– И что же?
– Он зашел купить у папы барана. Я проводила его на пастбище показать. Уильям был… такой красивый. Я была романтична. Мне казалось, что это Хитклиф явился за своей Кэти. [3]
– Наверное, ваш отец встревожился, когда вы решили выйти замуж в шестнадцать лет, тем более за человека, который был настолько вас старше?
– Встревожился. И он, и особенно мама. Но я была упряма, а Уильям был такой правильный, взрослый, надежный. Должно быть, они подумали: если запретить мне выйти за него замуж, я собьюсь с пути и все это добром не кончится. Так что они благословили нас, и мы поженились.
– Что же сталось с вашим браком?
– Что шестнадцатилетняя девочка понимала в браке, инспектор? – вопросом на вопрос ответила она. – Когда я выходила замуж за Уильяма, я даже не знала толком, откуда берутся дети. Может, вы считаете, что деревенская девчонка должна была бы в этом разбираться, но ведь я – то почти все время читала сестер Бронте, а они все трое – и Шарлотта, и Энн, и Эмили – старались особо не вдаваться в подробности. Однако довольно быстро я узнала, как это делается: Джиллиан появилась на свет, когда мне еще и семнадцати не было. Уильям был в восторге. Он ее обожал. Для него будто новая жизнь началась с того момента, как появилась Джилли.
– Тем не менее прошло немало лет, прежде чем родилась Роберта.
– Это потому, что с появлением Джилли все изменилось.
– Каким образом?
– Это крошечное хрупкое существо почему-то заставило Уильяма обратиться к вере, и после этого изменилась вся наша жизнь.
– Я почему-то думал, что он всегда был очень Набожен.
– О нет. До Джиллиан – не особенно. Но он вроде как решил, что недостоин быть отцом, что ему надо очистить душу, чтобы иметь право на этого ребенка.
– Как же он ее очищал?
Женщина коротко рассмеялась, однако смех ее прозвучал вовсе не весело.
– Читал Библию, исповедовался, каждый день причащался. Через год после нашей свадьбы он сделался одним из столпов церкви Святой Екатерины и преданнейшим отцом.
– А вы были еще девочкой и вам пришлось жить в компании с младенцем и святым?
– Вот именно. Только младенец не доставлял мне особых хлопот. Я была недостаточна хороша, чтобы по-настоящему ухаживать за ребенком Уильяма. Я не была святой, так что он взял почти все заботы на себя.
– Чем же вы-то занимались?
– Я вернулась к книгам.
В начале разговора женщина сидела почти неподвижно, но беспокойство подняло ее с места, заставило бродить по комнате, без особой надобности выглядывать в окно, словно любуясь далеким силуэтом Йоркского собора. Должно быть, не собор она там видит, а картины своего прошлого, предположил Линли.
– Я мечтала, что Уильям превратится в мистера Дарси. Я мечтала, что мистер Найтли сделает мне предложение. Я надеялась, что в один прекрасный день я повстречаю Эдварда Рочестера – для этого надо было лишь продолжать верить в мои сны наяву. – Она скрестила руки на груди, вновь пытаясь защититься от боли. – Я так отчаянно ждала любви! Мне так нужно было быть любимой! Вы понимаете меня, инспектор?
– Как же не понять, – откликнулся Линли.
– Я думала, если у нас появится второй ребенок, каждому из нас будет кого любить. И вот… я вновь заманила Уильяма в свою постель.
– Вновь?
– Да, вновь. Он оставил меня вскоре после рождения Джилли. Он спал где угодно – на кушетке, в хлеву, где угодно – лишь бы не со мной.
– Почему?
– Он все время отговаривался тем, что роды дались мне так тяжело и он-де не хочет, чтобы я вновь забеременела и подверглась подобной пытке во второй раз.
– Существуют же противозачаточные средства…
– Уильям – католик, инспектор. Для него контрацептивы неприемлемы. – Она отвернулась от окна, на этот раз прямо глядя им в глаза. Свет слизнул краски с ее щек, удлинил тени от бровей и ресниц, подчеркнул складки, спускающиеся от носа к углам губ. Может быть, женщина знала об этом, но не пыталась избежать подобного эффекта, напротив, она не желала скрывать свой возраст.
– Но на самом деле теперь, когда я вспоминаю об этом, я думаю, Уильяма не столько пугало возможное зачатие, сколько сам секс. Так или иначе, я заманила его в постель, и через восемь лет после Джилли на свет появилась Роберта.
– Теперь у вас было то, чего вы желали, второй ребенок, которого вы могли любить. Почему же вы все-таки ушли от мужа?
– Потому что все началось сначала. В точности как в первый раз. Она не принадлежала мне, как и Джиллиан. Я любила моих малышек, но меня и близко к ним не подпускали, я ничего не могла сделать. Меня все равно что не было в их жизни. – Ее голос слегка дрогнул на последних словах, она изо всех сил обхватила себя руками и сумела совладать с волнением. – На мою долю оставался только Дарси. Только мои книги.
– И тогда вы решили уйти.
– Я проснулась как-то утром через несколько недель после рождения Роберты и поняла: если я останусь, я исчезну, сойду на нет. Мне было без малого двадцать пять лет. У меня было двое детей, которых мне не позволяли любить, и муж, который повадился заглядывать в Библию в поисках доброго совета на день, прежде чем надеть поутру штаны. Я выглянула из окна, поглядела на дорогу, ведущую к Хай-Кел-мур, и решила уехать в тот же день.
– Он не пытался вас остановить?
– Нет. Конечно, я хотела, чтобы он вмешался, но он не стал. Я ушла из этого дома и его жизни с одним чемоданом и тридцатью пятью фунтами в кармане. Отправилась в Йорк.
– И он не последовал за вами? Ни разу не появлялся здесь?
Она покачала головой.
– Я не сообщала ему, где я. Для него я перестала существовать, но я перестала существовать для него задолго до того, так что Уильям, наверное, ничего и не заметил.
– Почему вы не подали на развод?
– Потому что я не собиралась вторично выходить замуж. Я поехала в Йорк, чтобы получить образование, а не нового мужа. Я хотела какое-то время поработать, накопить денег и переехать в Лондон или даже в Штаты. Но через шесть недель после того, как я добралась до Йорка, все изменилось. Я познакомилась с Расселом.
– Каким образом?
На этот раз женщина улыбнулась своим воспоминаниям;
– Археологи разбили лагерь на краю города и начали раскопки. Обнаружили стоянку викингов.
– Да, припоминаю.
– Рассел заканчивал аспирантуру в Лондоне. Он участвовал в этой экспедиции. Я просунула голову в дыру в их ограде, посмотреть, что там делается. А тут Рассел. Первое, что он сказал, увидев меня: «Иисусе, это же скандинавская богиня», и покраснел до корней волос. Кажется, я тут же в него и влюбилась. Ему было двадцать шесть лет, очки то и дело соскальзывали на самый кончик носа, брюки все перемазаны, и свитер с символикой университета. Он направился к забору, чтобы поговорить со мной, поскользнулся в грязи и распластался на животе.