— Вы считаете, что это было в ее характере, сэр?
— О да, — вздохнул Уэбберли. — Абсолютно в ее характере. Ее воспитывали иначе, но взрослые годы она прожила в католической вере, которой присущи глубочайшее чувство вины и покаяния. Ими был окрашен ее образ жизни в Хенли, и ими, несомненно, были бы окрашены ее взгляды на любые перспективы в будущем. Он был уверен в этом.
Что-то уперлось в его руку. Уэбберли глянул вниз и увидел, что Альф сполз со своей потрепанной подстилки у плиты, приковылял к нему и уткнулся мордой в руку хозяина, вероятно, почуяв, что тому нужна сейчас собачья поддержка. Появление пса напомнило Уэбберли, что им давно уже пора совершить вечернюю прогулку перед сном.
Он поднялся на второй этаж проверить, как дела у Фрэнсис. Уэбберли чувствовал себя виноватым перед ней за то, что последние сорок восемь часов провел, отдавшись другой женщине умом и душой, если не телом. Жена спала в их двуспальной кровати, тихо похрапывая. Он постоял, глядя на нее. Сон разгладил тревожные морщины на лице Фрэнсис, и хотя молодости это ей не вернуло, зато придало ей беззащитный вид, отчего у Уэбберли всегда сжималось сердце. Сколько раз за прошедшие годы он делал это — стоял в изножье кровати над спящей женой и поражался, как они пришли к этому, как они умудрились так долго закрывать на это глаза? День за днем складывались в недели, недели быстро превращались в месяцы, а ни он, ни она так ни разу и не попытались понять, о чем тоскует каждый из них, оставшись один, что заставляет их петь в цепях, подняв лицо к небу, стоит им остаться одним. Но Уэбберли получил ответ на этот вопрос — по крайней мере в том, что касалось его, — стоило ему лишь взглянуть на плотно задернутые занавески, за которыми были закрыты все до единой форточки, и на деревянную дубинку, лежащую у кровати в качестве дополнительного средства защиты в те ночи, когда мужа нет дома.
Они оба боялись с самого начала. Просто страхи Фрэнсис приняли форму, более очевидную для стороннего наблюдателя. Ее фобии распространили свое влияние и на него, требуя — безмолвно, но красноречиво — его постоянного присутствия в ее жизни. Его же собственные страхи привязали его к жене; его ужасало, что ему придется сделать больше, чем то, что он уже совершил.
Негромкое поскуливание на первом этаже вернуло Уэбберли к реальности. Он натянул одеяло на открывшееся правое плечо Фрэнсис, прошептал: «Спи спокойно, милая» — и вышел из спальни.
У входной двери его терпеливо поджидал Альфи, усевшись на задние лапы. Как только Уэбберли прошагал от лестницы в кухню за своей курткой и собачьим поводком, пес подскочил и закружил по прихожей в предвкушении. Он подпрыгивал, когда Уэбберли вернулся и пристегнул поводок к ошейнику.
Сегодня вечером Уэбберли намеревался вывести Альфи ненадолго: один кружок по их обычному маршруту — до конца Палгрейв-роуд, оттуда на Стамфорд-Брук-роуд и обратно на Палгрейв через Хартсвуд-роуд. Он устал и не чувствовал в себе сил для относительно продолжительной прогулки до Пребенд-гарденс. В душе он понимал, что собака заслуживала большего — она была воплощенным терпением и преданностью, а все, что требовалось взамен, — это еда, вода и возможность дважды в день всласть побегать по газонам и кустам. В принципе для Уэбберли это не представляло трудности, но сегодня вечером далеко идти не хотелось.
— Завтра погуляем подольше, Альф, — пообещал он псу.
На углу Стамфорд-Брук-роуд было оживленно, автобусы и машины мчались по всем направлениям, хотя их было не так много, как в дневные часы. Альф послушно, как его учили, сел на обочине, и, когда Уэбберли, вместо того чтобы перейти дорогу к садику, повернул налево, пес не двинулся с места. Он переводил блестящие глаза с хозяина на темную массу деревьев, кустов и лужаек на другой стороне улицы и часто бил хвостом об асфальт.
— Завтра, Альф, — сказал ему Уэбберли. — Завтра погуляем в два раза больше, чем всегда. Обещаю тебе. Завтра. Пойдем, мальчик.
Он потянул за поводок.
Собака поднялась. Она пошла за хозяином, но с такой тоской во взгляде смотрела назад, на парк, что Уэбберли не смог совершить еще одного предательства, притворившись, что не замечает, чего так хочет животное. Он вздохнул.
— Ладно. Но только несколько минут. Мы оставили мамочку одну, и она забеспокоится, если проснется, а дома нет ни тебя, ни меня.
Они подождали, пока на светофоре загорится зеленый свет: Альфи — оживленно постукивая хвостом, а Уэбберли — ощущая, что его собственное настроение начинает улучшаться при виде этой бесхитростной радости. Он подумал о том, как легко быть собакой — так мало ей надо для счастья.
Они перешли дорогу и вошли в сад, скрипнув заржавевшей от осенних дождей калиткой. Когда калитка за ними захлопнулась, Уэбберли спустил Альфи с поводка и в тусклом свете, падавшем от Стамфорд-Брук-роуд с одной стороны и от Саут-сайд — с другой, следил за тем, как пес счастливо носится по газону.
Он не догадался прихватить с собой мячик, но овчарка как будто не огорчилась отсутствию любимой игрушки. Вокруг нее поднималось множество ночных запахов, и она вдыхала их на бегу.
Таким образом прошло с четверть часа: Альфи бегал, а Уэбберли медленно бродил от западной до восточной ограды сада. Еще с обеда поднялся ветер, и Уэбберли засунул руки поглубже в карманы, жалея, что вышел на улицу без шарфа и перчаток.
Дрожа, он шел по тропинке вдоль газона. За железной оградой и зарослями кустарника с шумом проносились по Стамфорд-Брук-роуд машины. Только они да потрескивание голых веток на ветру нарушали ночную тишину сада.
В дальнем конце сада Уэбберли достал из кармана поводок и позвал собаку, которая мчалась через лужайку к противоположному краю сада, взбрыкивая, как веселая овечка. Он свистнул и подождал, пока овчарка в последний раз пересечет сад и вернется к нему счастливой массой влажного меха с налипшими на него мокрыми листьями. Уэбберли усмехнулся при виде пса. Ночь для них еще не скоро закончится. По прибытии домой Альфу потребуется тщательная чистка.
Он вновь застегнул на шее собаки поводок. Выйдя из сада, они направились к Стамфорд-Брук-роуд, где пешеходная «зебра» обозначала безопасное место для перехода на Хартсвуд. Там у них был приоритет перед транспортом, но Альфи, разумеется, сделал так, как его учили, — сел на обочине в ожидании команды для перехода через улицу.
Уэбберли стал ждать перерыва в движении, что не заняло много времени в это время суток. После того как мимо прошуршал красный автобус, Уэбберли и собака шагнули на проезжую часть. От тротуара на другой стороне их отделяло менее тридцати ярдов.
Уэбберли всегда был осторожным пешеходом, но на миг его внимание отвлекла тумба с почтовым ящиком внутри, стоявшая на противоположной стороне улицы. Она стояла там со времен королевы Виктории, и именно в этот почтовый ящик он опускал свои письма Юджинии на протяжении их романа, включая то последнее письмо, которое положило всему конец, ничего не оканчивая. Его глаза остановились на этой тумбе, и в этот момент Уэбберли почти видел, как он сам стоит там, где стоял сотни раз, торопливо засовывая письмо в щель и оглядываясь через плечо, хотя и знал, что Фрэнсис вряд ли выйдет на улицу. Поглощенный этим видением, вспоминая себя, каким он был много лет назад, снедаемого любовью и желанием отступиться от клятв, которые требовали от него невозможного, он потерял бдительность. Это длилось всего секунду, но секунды хватило.