— И насчет него могу поделиться одной-двумя историями.
Слушая старожила полицейского участка, Барбара успевала делать заметки в своем блокноте, потом повесила трубку и побежала искать Линли.
Инспектор нашелся в своем кабинете; он с мрачным видом стоял у окна. Должно быть, он успел заскочить домой между ночным визитом в больницу и приходом на работу, потому что выглядел, как всегда, безупречно: гладко причесанный, идеально выбритый, превосходно одетый. Единственным признаком того, что не все в порядке, была его осанка. Обычно он стоял, как будто вместо позвоночника у него металлический шест, а сегодня ссутулился, словно придавленный тяжелым мешком с зерном.
— Ди сказала мне только, что он в коме, — заявила Барбара вместо приветствия.
Линли перечислил повреждения, полученные суперинтендантом Уэбберли. Закончил он свой рассказ следующими словами:
— Повезло ему только в том, что автомобиль не переехал его. Сила, с которой его ударило о капот, отбросила его на почтовую тумбу, и от этого он сильно пострадал. Но все могло быть гораздо хуже.
— Свидетели были?
— Только один человек, который заметил, как по Стамфорд-Брук-роуд несется черная машина.
— Вроде той, что сбила Юджинию?
— Во всяком случае, она была значительных размеров, — сказал Линли. — Как говорит наш свидетель, это могло быть такси. Ему показалось, будто автомобиль был двухцветный, черный с серой крышей. Хильер настаивает, что это только кажущийся эффект от отражения фонарей на черной поверхности.
— Да плевать на Хильера, — хмыкнула Барбара. — Такси нынче красят всеми цветами радуги. В два цвета, в три цвета, красным и желтым, или покрывают от крыши до колес рекламой. Я бы сказала, что нам следует прислушаться к тому, что говорит свидетель. А поскольку у нас снова фигурирует большой темный автомобиль, то я здесь вижу прямую связь.
— С делом Юджинии Дэвис? — Линли не ждал ответа на этот вопрос. — Да. Я считаю, что эти дела связаны. — Он взял со стола блокнот, достал из нагрудного кармана и посадил на нос очки, затем сел за стол и кивком пригласил Барбару тоже садиться. — Но нам все равно не за что ухватиться, Хейверс. Я перечитывал свои записи, пытаясь найти хоть какую-то зацепку, но все без толку. Все, что мне приходит в голову, — это противоречивые показания Ричарда Дэвиса, его сына и Йена Стейнса относительно встречи Юджинии с Гидеоном. Стейнс утверждает, что она собиралась просить у Гидеона денег, чтобы выручить брата в тяжелой ситуации, иначе он мог бы потерять дом и все остальное; также Стейнс говорит, что уже после обещания встретиться с сыном она сказала ему, что произошло какое-то событие, которое не позволит ей обратиться к Гидеону за деньгами. В то же время Ричард Дэвис заявляет, что она никогда не просила о встрече с Гидеоном, а наоборот, это он хотел, чтобы она попыталась помочь Гидеону справиться с приступом боязни сцены, и в связи с этим они и собирались организовать встречу — по просьбе Ричарда, а не Юджинии. Гидеон в какой-то степени подтверждает слова отца. Он говорит, что его мать никогда не просила о встрече с ним, по крайней мере ему об этом неизвестно. Все, что он знает, — это то, что его отец хотел бы, чтобы он встретился с матерью, в надежде, что она поможет ему со скрипкой.
— Она играла на скрипке? — спросила Барбара. — В ее коттедже в Хенли не было ни инструментов, ни нот.
— Гидеон не имел в виду, что она будет учить его играть на скрипке. Он сказал, что на самом деле она ничего не смогла бы сделать, чтобы помочь ему, кроме как «согласиться» с отцом.
— И что это должно означать?
— Не знаю, честно говоря. Но вот что я вам скажу: у него не страх сцены. С этим парнем происходит что-то серьезное.
— Хотите сказать, его совесть гложет? Где он был три ночи назад?
— Дома. Один. Во всяком случае, так он говорит. — Линли отшвырнул блокнот и снял очки. — И с электронной перепиской Юджинии Дэвис тоже никакой ясности. — Он ввел Хейверс в курс дела и в заключение сказал: — На последнем сообщении было имя Jete. Вам это что-нибудь говорит?
— Может, это акроним? — предположила Барбара. Она попыталась придумать слова, которые могли бы начинаться с этих четырех букв, но в голову ничего путного не приходило. — А что, если это еще одно сетевое прозвище нашего друга Пичли, помимо Человека-Языка?
— Кстати, что вы раскопали про Пичли? — спросил ее Линли.
— Настоящий клад, — ответила она. — Архивные записи подтверждают слова Пичли, что двадцать лет назад он был Джеймсом Пичфордом.
— И почему вы назвали это кладом?
— Потому что это еще не все, — гордо заявила Барбара. — До того как стать Пичфордом, он был другим человеком, сэр, а именно Джимми Пичесом, малышом Джимми Пичесом из Тауэр-Хамлетса. Он сменил имя за шесть лет до убийства на Кенсингтон-сквер.
— Не совсем обычно, — признал Линли, — но не наказуемо.
— Само по себе — да. Но когда человек дважды меняет имя и при этом из его окна выпрыгивают два здоровенных битюга, едва завидев полицейского, то все это начинает пахнуть, как треска на солнце. Поэтому я позвонила в участок в Тауэр-Хамлетсе и поинтересовалась, не помнит ли кто-нибудь нашего Джимми Пичеса.
— И? — спросил Линли.
— Вот слушайте. Вся его семья на протяжении многих лет постоянно имеет неприятности с законом. Когда Пичли был еще Джимми Пичесом, он присматривал за ребенком, и малыш умер. В то время наш Джимми был подростком, и следствие ничего не нашло против него. В конце концов смерть признали случайной, однако Джимми Пичес успел провести за решеткой сорок восемь часов и подвергся допросу как подозреваемый номер один. Загляните в мои записи, если хотите.
Линли так и сделал, снова водрузив на нос очки.
Барбара тем временем говорила:
— Второй ребенок погибает в то время, когда в доме находился этот самый Пичес-Пичфорд. Что-то тут нечисто, сэр.
— Если он действительно причастен к смерти Сони Дэвис и если Катя Вольф молчала об этом все эти годы… — начал рассуждать Линли, но Барбара его перебила:
— Возможно, именно поэтому она не сказала ни слова с момента ареста, сэр. Скажем, между ней и Пичфордом что-то было — она же забеременела, помните? — и, когда Соня утонула, они оба знали, что полиция сразу прицепится к Пичфорду из-за той, первой смерти, стоит им лишь узнать его настоящее имя. Если бы они могли представить все как случайность, результат небрежности…
— А зачем ему было топить дочь Дэвисов?
— Зависть к тому, что в этой семье было, а у него не было. Гнев на то, как Дэвисы обращаются с его возлюбленной. Желание помочь ей в создавшейся ситуации и наказать людей, в которых он видит счастливых обладателей того, на что ему даже надеяться не приходится. И все это он вымещает на ребенке. Катя берет вину на себя, зная о его прошлом и думая, что она получит год или два за неосторожность, а он может получить пожизненное заключение за преднамеренное убийство. Ей и в голову не пришло, что в деле об убийстве ребенка-инвалида присяжные негативно отнесутся к ее упорному молчанию. Вы только вообразите, каким чудовищем представала Вольф в глазах присяжных, а она при этом отказывалась вымолвить хотя бы слово. И судья вкатывает ей по полной, она получает двадцать лет, а Пичфорд исчезает из ее жизни, оставив ее гнить в тюрьме, сам же превращается в Пичли и гребет деньги в Сити.