— И этим человеком мог оказаться любой, кого в то или иное время приводил с собой Ги, — продолжил Ривер. — Пол Филдер. Адриан Бруар. Младший Эббот.
— Возможно, — сказал Фрэнк, — не знаю только, зачем оно им.
— Или кольцо могло быть похищено у вас в другое время, — предположила Дебора Сент-Джеймс — Ведь если что-то из материалов, не занесенных в каталог, исчезнет, как вы об этом узнаете?
— Полагаю, это зависит от того, что именно пропадет, — ответил Фрэнк. — Если что-то большое или что-то опасное… я, наверное, увижу. Ну а если что-то маленькое…
— Вроде кольца, — ввернул Ривер.
— …то я могу и не заметить.
Фрэнк увидел, что они обменялись довольными взглядами, и спросил:
— Послушайте, а какое это имеет значение?
— Филдер, Бруар и Эббот.
Чероки Ривер сказал это рыжеволосой, а не Фрэнку, и вскоре оба ушли. Поблагодарили его за помощь и поспешили к машине. Он услышал, как Ривер ответил на какое-то замечание женщины:
— По той или другой причине это могло быть нужно любому из них. Но только не Чайне. Нет, только не ей.
Сначала Фрэнк думал, что Ривер имел в виду кольцо с черепом и костями. Но скоро понял, что они говорили об убийстве: о том, кто хотел, чтобы Ги умер, и кому это могло быть выгодно. А кроме того, только его смерть могла уберечь кого-то от грозящей опасности.
Он вздрогнул и пожалел о том, что не верит в Бога, а потому не знает готовых ответов и не умеет говорить о смерти. Он закрыл дверь коттеджа, изгнав из него саму мысль о смерти — преждевременной, напрасной, любой другой, — и уставился на мешанину предметов, связанных с войной, которые долгие годы определяли его жизнь и жизнь его отца.
Долгое время они обменивались фразами типа: «Посмотри сюда, Фрэнки, глянь, что я раздобыл!»
И: «С Рождеством, папа. Никогда не догадаешься, где я нашел вот это».
Или: «Подумай только, кто стрелял из этого пистолета, сын. Подумай о том, какая ненависть двигала им, когда он нажимал курок».
Все, чем он владел, копилось лишь для того, чтобы создать нерушимую связь между ним и гигантом духа, воплощением мужества, благородства, храбрости и силы. Стать похожим на него было невозможно, нечего и надеяться жить, как жил он, и пережить то, что выпало на долю ему, поэтому оставалось только дорожить тем же, чем дорожил он, и так оставить свою крохотную закорючку на страницах гроссбуха истории, где росчерк его отца, отчетливый и гордый, будет красоваться до скончания времен.
С этого все и началось, с желания быть как он, такого простого и неискоренимого, что Фрэнк иногда задавался вопросом, неужели все сыновья с момента зачатия запрограммированы на то, чтобы во всем копировать отцов. А если это невозможно — отец не утратил своего героического величия, невзирая на все слабости преклонного возраста, — значит, нужно что-то придумать и доказать, что сын во всем достоин своего отца.
Внутри коттеджа Фрэнк озирал материальные подтверждения своего человеческого достоинства. Идея собрать коллекцию предметов военного времени привела к тому, что на поиски чего угодно, начиная с пуль и заканчивая перевязочным материалом, были потрачены годы. Находки множились бесконтрольно, точно ракушки на корпусе корабля: буйно, своевольно, неукротимо. А началось все с бумажек, которые хранила в своем сундуке мать Грэма: талонов на питание, предупреждений об авианалетах, разрешений на покупку свечей. Фрэнк У зли столько раз смотрел и пересматривал их, что в конце концов именно они и подсказали ему честолюбивый замысел, который со временем подчинил себе всю его жизнь и должен был стать воплощением его любви к отцу. Коллекция вещей заменила ему слова преданности, восхищения и чистого восторга, которые он долго не мог произнести.
«Прошлое всегда с нами, Фрэнки. Те, кто был его частью, должны передать свой опыт тем, кто идет следом. А иначе как мы остановим зло? И как снимем шляпу перед добром?»
И разве есть лучший способ сохранить прошлое и отдать ему должное, чем показать его людям через предметы, которые ему принадлежали, а не только рассказывать о нем ученикам в классе, чем он занимался много лет? У его отца сохранились копии «ГСОС», отдельные прокламации нацистов, пилотка люфтваффе, значок члена партии, ржавый пистолет, противогаз и карбидная лампа. Мальчиком Фрэнк держал эти вещи в руках и в возрасте семи лет торжественно посвятил себя делу коллекционирования.
«Папа, давай соберем коллекцию. Ты хочешь? Я — да. Вот будет здорово, правда? На острове наверняка полно такого добра».
«Это была не игра, сынок. Не забывай, что все было всерьез. Ты меня понял?»
О да, он понял. Понял. Это и стало его мучением. Он все понял. Все всегда было всерьез.
Фрэнк изгнал из памяти звук отцовского голоса, но его место тут же занял другой, он объяснял прошлое и неведомо откуда взявшееся будущее, произнося слова, которые Фрэнк хорошо знал, хотя и не мог понять почему: «Это дело, благое дело, душа моя». Фрэнк хныкал, как ребенок, которому приснился дурной сон, но все же заставил себя идти кошмару навстречу.
Он видел, что ящик картотеки не до конца встал на свое место, когда он толкнул его туда недавно. Он приближался к нему робко, словно необстрелянный новичок, шагающий по минному полю. Добравшись до цели живой и невредимый, он обхватил пальцами ручку ящика, почти ожидая, что она обожжет его, когда он потянет ее на себя.
Вот он и стал солдатом на той войне, о полях сражений которой так долго грезил. Вот он и узнал, что значит хотеть бросить все и опрометью бежать от врага в надежное место, которого, как ему было известно, не существовало на свете.
Вернувшись домой, Рут Бруар застала такую картину: кучка полицейских вышла с территории парка и продвигалась по тропе к вырубке, которая вела вниз, к бухте. По-видимому, в поместье их работа закончилась. Сейчас они начнут обыскивать земляную насыпь и живые изгороди — а может, также рощи и поля за ними — в поисках вещи, которая поможет им доказать то, что они знали, или полагали, будто знают, или фантазировали о смерти ее брата.
Она проигнорировала их. Поездка в Сент-Питер-Порт высосала из нее все силы да еще грозила лишить единственной опоры в жизни, с самого начала отмеченной бегством, потерями и страхом. Выдержав все, что сломило бы любого другого ребенка, — вот какую мощную основу успели заложить в ней ее любящие родители, бабушки, дедушки, а также обожавшие ее дядюшки и тетушки, — она сумела не потерять себя. Причиной тому был Ги и то, что он олицетворял для нее — семью и ощущение принадлежности к определенному месту, хотя само это место давно исчезло. Но теперь Рут казалось, будто сам факт того, что человек по имени Ги когда-то жил, дышал и был любим ею, вот-вот исчезнет. Как она справится с этим потрясением и справится ли вообще, она не знала. Более того, она не была уверена, что захочет справиться.
Она вела машину по аллее под каштанами и думала о том, как хорошо было бы сейчас поспать. Каждое движение давалось ей с трудом, причем уже давно, и она знала, что ближайшее будущее не облегчит ее страданий. Строго выверенные дозы морфина могли бы умерить физическую боль, неотступно терзавшую ее кости, но для того, чтобы изгнать сомнения, начинавшие точить ее мозг, требовалось полное забвение.