— Наша добыча? — спросил я.
Бенколен отрицательно покачал головой:
— Нет. По крайней мере не сейчас. У нас здесь свидание… А вот и наш человек! Он приближается к столику. Приканчивайте побыстрее ваш коньяк.
Личность, на которую указал сыщик, лавировала между столиков; этот тип явно был потрясен окружающей обстановкой. Маленький человек с огромной головой, жиденькими белесыми бакенбардами захлопывал глаза, когда в них ударял луч прожектора, и натыкался на сидящих посетителей. Он явно паниковал, лихорадочно разыскивая взглядом Бенколена. Детектив кивнул, мы поднялись, и человек с облегчением на лице последовал за нами в дальний конец зала.
По пути я бросил косой взгляд на горбоносого. Он прижал голову одной из девиц к своей груди и машинально гладил ее по волосам, неотступно глядя нам вслед… Недалеко от подиума, с которого нещадно, оглушающе грохотал оркестр, Бенколен отыскал дверь.
Мы оказались в низеньком коридоре с побеленными известкой стенами и тусклой электрической лампой над нашими головами. Радом, нервно помаргивая и склонив голову набок, сутулился маленький человечек. Его воспаленные глаза обладали сверхъестественным свойством: они то увеличивались, то уменьшались, как бы пульсируя. Пушистые усы и густые седые бакенбарды казались чересчур большими на худом лице, натянутая на скулах кожа блестела, а лысый череп, казалось, напротив, был припорошен пылью. Из-за ушей торчали пучки белых волос. На человеке был не по росту большой черный костюм с ржавым оттенком. Старец явно нервничал.
— Я не знаю, что желает мсье, — произнес он скрипучим голосом, — но тем не менее я прибыл, хотя мне пришлось закрыть музей.
— Джефф, — сказал Бенколен, — это мсье Огюстен; он владелец старейшего в Париже музея восковых фигур.
— «Огюстен-музей»! — выпалил человечек, вздернув голову и выпятив грудь, как бы позируя перед фотоаппаратом. — Я лично изготовлял все фигуры. Как! Неужели вы не слышали о моем музее?!
Он замигал с таким волнением, что мне пришлось утвердительно кивнуть, хотя я и не подозревал о существовании данного учреждения. «Мадам Тюссо» — да, но «Огюстен-музей»…
— Сейчас мало посетителей, не то что в старые времена, — вздохнул мсье Огюстен, тряся головой. — И все потому, что я не выставляю столики на тротуаре, у входа, не освещаю их цветными фонарями и не продаю напитков. Фи! — Он с отвращением скомкал шляпу, которую держал в руках. — Может быть, они полагают, что музей то же самое, что и луна-парк? Нет, мсье. Музей — это искусство, ради которого я тружусь так же, как до меня трудился мой отец. Великие люди похвально отзывались о творениях моего папы.
Он обращался ко мне одновременно вызывающе и умоляюще; речь сопровождалась горячей жестикуляцией и комканьем шляпы. Бенколен прервал излияния старика, пройдя в конец коридора и распахнув вторую дверь. Когда мы вошли, из-за стола, расположенного посередине безвкусно обставленной комнаты, вскочил молодой человек. Комната явно служила для любовных свиданий. В таких местах царит нездоровый дух мелкой похоти и запах дешевой парфюмерии; здесь в вашем воображении встает бесконечная вереница любовных пар, встречающихся под запыленным розовым абажуром. Молодой человек, который выкурил до нашего прихода огромное количество сигарет (об этом свидетельствовал непригодный для дыхания воздух), в данной обстановке был совершенно чужеродным элементом. Мускулистый, загорелый, с острым взглядом, короткими волосами и военной выправкой, он являлся представителем совсем иного мира. Усы его были подстрижены в такой манере, что сами по себе смахивали на краткий воинский приказ. Чувствовалось, что во время ожидания он томился, не зная, чем заняться, и теперь, когда появились мы, он стал самим собой и был готов к действию.
— Я должен извиниться, — начал Бенколен, — за то, что предложил использовать это место для нашей встречи. Но здесь мы можем быть совершенно уверены — нас никто не побеспокоит… Позвольте вам представить, господа, — капитан Шомон. А со мной, капитан, мсье Марл — мой партнер — и мсье Огюстен.
Молодой человек поклонился без тени улыбки. Он явно не привык к цивильной одежде и беспрерывно одергивал полы пиджака. Оглядев Огюстена, капитан кивнул с мрачным видом и сказал:
— Отлично. Так это и есть тот человек?
— Я не понимаю, — заскрипел старик; его усы ощетинились, спина распрямилась, — вы держитесь так, мсье, словно намерены обвинить меня в преступлении. Я имею полное право настаивать на объяснении.
— Садитесь, пожалуйста, — пригласил Бенколен.
Мы расселись вокруг стола под розовым абажуром, лишь капитан Шомон остался стоять, тщетно пытаясь нащупать у левого кармана пиджака эфес сабли.
— Итак, — продолжил Бенколен, — мне хотелось бы задать всего лишь несколько вопросов. Вы не возражаете, мсье Огюстен?
— Естественно, нет, — с достоинством ответил старец.
— Насколько я понял, вы владеете музеем с давних пор, не так ли?
— Сорок два года, — сказал Огюстен дребезжащим голосом, не сводя глаз с Шомона, — и впервые за это время полиция посмела…
— Число посетителей музея, видимо, не очень велико?
— Я уже объяснил причину. Для меня это не имеет значения, ведь я тружусь во имя искусства.
— Сколько служителей в музее?
— Служителей? — Видимо, мысль его шла по совсем иным рельсам. Он помолчал немного и ответил: — Только моя дочь. Она продает билеты, я отбираю их у входа в зал. Всю остальную работу по музею я веду совершенно самостоятельно.
Бенколен говорил мягко, спрашивая как бы нехотя, но капитан неотрывно смотрел на Огюстена, и мне показалось, что в его взгляде я прочитал ненависть. Шомон решил наконец присесть. Обращаясь к Бенколену, он сказал:
— Разве вы не намерены спросить его?.. — Не закончив вопроса, капитан горестно сжал ладони, сцепив пальцы.
— Конечно, намерен, — ответил сыщик и извлек из кармана фотографию. — Мсье Огюстен, вам не приходилось раньше встречать эту юную даму?
Наклонившись, я рассмотрел весьма красивое, но не слишком выразительное личико. На меня смотрела девушка лет девятнадцати-двадцати, с живым взглядом, полными губами и безвольным подбородком. В углу снимка стоял знак модной студии. Шомон смотрел на мягкие серые и черные тона фото с таким видом, будто оно обжигало ему глаза. Когда Огюстен закончил созерцание, Шомон протянул руку, взял снимок и положил его на стол изображением вниз. Сам он наклонился вперед, лицо его попало в полосу света. Загорелое, обветренное песчаными бурями, оно оставалось неподвижным, однако в глубине глаз полыхало яростное пламя.
— Думайте как следует, мсье. Прошу вас. Это моя невеста.
— Понятия не имею, — ответил Огюстен. Его глаза уменьшились. — Надеюсь, вы не вообразили, что я…
— Видели ли вы ее раньше? — стоял на своем Бенколен.
— В чем дело?! Объясните же наконец, мсье, — взорвался Огюстен. — Вы все так уставились на меня, словно я… Что вам надо? Вы спрашиваете о фотографии. Да, лицо мне знакомо — я помню все виденные мной лица. У меня привычка изучать физиономии всех посетителей, чтобы «схватить» выражение, — он взмахнул тощей ручкой, — тонкости мимики живых людей и воплотить свои наблюдения в воске. Вы понимаете?