Марта не думала о проблемах, которые неизбежно возникнут, если она изменит внешность. Она думала только о том, какой станет красавицей и как возьмет реванш. У той же подруги, у Игоря Павловича, который наверняка остолбенеет, увидев ее с новым лицом, у Инны Иосифовны. У судьбы, наконец, которая была так безжалостна к ней, к Марте Свежаковой. Она всех их победит!
Полная решимости, Марта поехала в клинику уже с деньгами. Там вовсю шла подготовка к сложнейшей операции.
– Жаль, что сказать никому нельзя, – посетовала Валя, раскладывая сверкающие инструменты.
– Что сказать? – удивленно посмотрел на нее Георгий Рубенович.
– Ну как? Каждый день, что ли, такие операции делают? А вдруг получится?
– Тихо ты! Получится.
– Тогда бы к нам народ валом повалил.
– Давай сначала проблему решим.
– Как скажете, Георгий Рубенович, – вздохнула пышногрудая медсестра.
«А ведь она права. Во Франции да в Штатах газеты раструбили бы: уникальная, мол, операция. Хирургу – честь и хвала. А ты за деньги. И чтобы скрыть врачебную ошибку. Но это ж Россия! Понимать надо. У нас все уникальное и эксклюзивное только за деньги и только тайно. Зачем привлекать к себе внимание? Славу на хлеб не намажешь. А вот наладить бизнес по пересадке лиц…» – Георгий Рубенович размечтался. Ах, какие возможности открываются!
– Клиентка приехала! – взволнованно доложила Валя. – С деньгами!
– Ну, веди ее ко мне в кабинет…
Только в операционной Марта дрогнула. Рядом со столом, на котором ей предстояло провести много часов под общим наркозом, до подбородка накрытое простыней, лежало неподвижное тело Рины, которая также пришла сюда, не думая о плохом, а теперь вот находится в коме. А вдруг не получится? Операция сложнейшая. Марту никогда раньше не оперировали, она была на редкость здоровым человеком. Физические страдания ей были незнакомы, простуда два раза в год не в счет. А теперь – под нож. Добровольно, не по медицинским показаниям, а потому что она так захотела. Красавицей стать решила. Она все никак не могла оторвать взгляда от Рины и мелко-мелко дрожала.
– Что случилось, девочка? – обняла ее за плечи врач-анестезиолог, дородная дама с усиками над верней губой.
– Боюсь, – честно призналась Марта.
– Сейчас ты крепко уснешь, а когда проснешься, все плохое уже будет позади. Наркоз сейчас дают хороший.
«Она всем так говорит».
– Давай-ка, ложись.
Марта послушно легла на операционной стол и словно одеревенела. И тут же стала замерзать. Ее колотила дрожь, и от холода, и от волнения. Было страшно. В операционную заглянул Георгий Рубенович, спросил:
– Все готово? Давайте ей наркоз.
На Марту он не смотрел, и та поняла: тоже волнуется. Господи, что же она наделала? Тут же Марта почувствовала боль: в руку вошла игла.
– Я не… не хочу, – попыталась, было, сказать она, но не успела.
«Не надо… остановитесь…»
– Она уснула, Георгий Рубенович…
– Ну-с… приступим, пожалуй…
Дальше был сон. Сначала хороший. Ей было тепло и спокойно. Она словно парила в небесах, внизу земля, вокруг облака, похожие на пух из маминой подушки и такие же мягкие, тело было невесомым, голова ясной. Она была почти счастлива, согрелась и успокоилась. Но потом все вдруг переменилось. Марта услышала голос:
– Что же ты наделала, девочка?
Стало холодно. Она поднялась выше, в космос. Теперь все вокруг было черным, и почему-то ни луны, ни звезд.
– Что же ты наделала, девочка?
Мама? Нет, это не мама.
«И в самом деле: что же я наделала?»
Она поднималась все выше и выше. В какой-то момент захотелось вернуться, и Марта посмотрела вниз, на землю, но уже ничего не было видно, даже облаков. Она испугалась, а потом почувствовала облегчение. Выше! Еще выше!
– Давление падет, Георгий Рубенович.
– Только этого не хватало!
– Сердце сейчас остановится.
– Она справится…
Здесь, наверху, кислорода почти не было, и Марта начала задыхаться. Чем выше она поднималась, тем труднее было дышать. Еще чуть-чуть, еще немного… Выше!
– Дыши!
Нет, не могу… Она замотала головой.
– Что делать, Георгий Рубенович? Швы сейчас разойдутся!
– Спокойнее… Марта, девочка, дыши. Ну же!
Она инстинктивно сделала глубокий вдох и тут же начала падать. Появились белые облака, только теперь они уже не были похожи на перья из маминой подушки, холодные, как иней, колючие, лезли в нос и рот, Марта даже попыталась их выплюнуть.
– Спокойно…
– Давление стабилизировалось…
– Пульс ровный, хорошего наполнения…
– Я же говорил, что она справится…
– Слава Богу!
– Где… я? – попыталась сказать Марта, но не получилось. Губы ее не слушались. Лицо словно льдом сковало, она не сразу поняла, что на нем лежит толстый слой марли. Марта с трудом могла дышать. Хотелось разбить лед, под которым она лежала, но сил не было.
Над головой раздался голос Георгия Рубеновича:
– Операция прошла успешно. Сейчас ты опять будешь спать. И нам всем надо отдохнуть.
– Одиннадцать часов, без перерыва, – сказал кто-то, похоже, дама с усиками.
– Это же успех, Георгий Рубенович!
– Пока еще рано об этом говорить. Везите ее в палату. Обращаться как с хрустальной вазой, у постели дежурить круглосуточно. Молодец, девочка! – похвалили ее.
Она была не молодец, а мумия. Спеленатая по рукам и ногам, лицо заковано в ледяной панцирь. Оно ее совсем не слушалось. Хотя боли не было. Ничего не было.
«Почему? Почему я там не осталась?» – она вспомнила, как поднималась вверх, без света и почти без воздуха. Мучила мысль: а что там, еще выше? Смерть? Это не страшно. Даже приятно. Надо было остаться.
Но ее зачем-то вернули. Ей надо было жить.
Она запомнила только больничный коридор, по которому ее везли на каталке. Потом Марту бережно, словно бы она и впрямь была из стекла, переложили на кровать. Рядом поставили капельницу, в вене теперь все время была игла. Боли она так и не успела почувствовать, вновь провалилась в сон.
Последняя ее мысль была: «Получилось…»
две недели спустя
Несколько дней она существовала больше во сне, чем наяву. Именно существовала, потому что жизнью это нельзя было назвать. Так зреет под пленкой в теплице какой-нибудь огурец, живя только милостью огородника и случайными лучами солнца, дрожа от сквозняка и ежась от скопившегося за ночь конденсата, когда тот проливается на землю. Просыпалась и вскоре вновь засыпала, ее беспрерывно пичкали снотворным и обезболивающим. Состояние было странное, и конца этому, казалось, не предвидится.