– С тобою, кажись, мы ярославского князя имали на Волге? – прошает Вельяминов вполголоса, глядя мимо его лица, вслед уходящим ратникам. Никита утвердительно фыркает. Василь Василич переступает с ноги на ногу, медлит, решается наконец:
– Слушай, воин! Там, под горой, на мосту, хвостовские. Мостовое емлют, собаки! Надобно без драки перенять мост! Сумеешь? Ну, а ежьли драка… чтобы с ихней, не с нашей стороны!
Никита весело хмыкает, что означает полное согласие, и так же, как и молодой Вельяминов, раздувает ноздри.
– На вот! – сует Вельяминов в руку Никите серебряный диргем. – Разделите тамо! Только гляди, я те не баял ничего!
– Вестимо! Сделаем! – кидает Никита, обнажая зубы, и весело бежит вослед ратникам, догоняя своих. То-то обрадуют молодцы! Одначе теперича нать не подгадить, как тогда, с ярославским князем! Он уже на ходу прикидывает, кому, как и что сказать, кого отозвать в сторону, кому повестить с ухмылкою и с намеком… «Сам-то боярин небось в драку не лезет пока! Рук бы не замарать!» – мелькает у Никиты сторонняя мысль. Впрочем, он отлично понимает Василь Василича и не гневает на того. А померяться силой с пришлыми хвостовскими, которые совсем распустились на Москве, ему, коренному москвичу, и самому любо.
В московском терему Акинфичей радостная суета. Из Орды воротили Федор Акинфов с Александром Морхининым. В гости пожаловал большой, тяжелый Андрей Кобыла. Барственным медведем расселся, весело оглядывает загорелые, обветренные рожи приятелей. Набежали родичи, знакомцы, шабры, московская чадь.
Слуги уставляют столы закусками и снедью. Из поварни вовсю валит вкусный пар. Иван Акинфов мечется из больших горниц в нижние, заскакивает в медовушу, в челядню, в хлебню… А тут как на грех и еще гость пожаловал, по днешнему часу словно бы и немного лишний – сам Алексей Петрович Хвост, затеявший тяжбу с Вельяминовыми, у которых он самостийно едва не отобрал тысяцкое, пока князь Семен болтался в Орде.
Иван суетится, мечется и лебезит. У самого рыло в пуху, а нонече нельзя бы… и принимать-то тово… Тем паче, гости тута, как оно повернет еще!
Едва увел Алексея от больших столов, в особицу, и уж тут как бы употчевать только! Соорудил, кивнув кравчему, целый костер из закусок, блюд и питий: тут и резаная осетрина, и печеный фазан в перьях, и кулебяка на четыре угла, и гора творожных ватрушек, и мед, и фрукты ордынские…
– Чего в повалушу не зовешь? – хмуро цедит Алексей, угрюмо глядя на печеного фазана, что, расправленный на серебряных проволоках, словно бы готовится взлететь, приподняв долгий переливчатый хвост. – Али стыд перед гостями меня принять?
– Отведай белорыбицы! – отвечает с улыбочками хозяин, щурясь, обихаживает Хвоста, сам почти подает блюда и тарели.
Иван постарше Хвоста, и тому не очень-то способно костерить ласкового хозяина. Он нехотя отпивает, заедает, а Иван мелким бесом плетет что-то неважное, и все не о том, все не по делу. И Алексей срывается. Ударяя серебряным кубком о стол, расплескивает дорогое греческое вино, кричит:
– Дело молви! Поможешь ай нет! Ить безо твоей да Кобылиной заступы съедят меня Вельяминовы! С потрохами съедят! Даве моих молодцов в драку с моста спихнули!
У Ивана темнеют глаза. Улыбочка, криво зацепившаяся за ус, еще помедлив, сползает с лица.
– А ты меня прошал? Когда коломенский мытный двор твои молодцы забирали?! – кричит он в ответ высоко, с провизгом. – Погодь! Прошал ты меня о том, когда ты государев наказ ни во что поставил? Грамоты я тебе давал, што ль, противу князя своего?! Все мы слуги верные! И волен един князь нас и судить и миловать! – кричит Иван, забывая в сей миг, что сам мирволил Хвосту, дабы навредить Вельяминовым. Но… Тогда Симеон еще не был великим князем и неведомо было, станет ли, а ныне и Симеон на владимирском столе, и Алексий наместником назначен, а Бяконтовы вовек с Вельяминовыми в дружбе стоят… Тут как еще повернет дело! И потому, наглея, отбросив увертки и лесть, он и кричит на Хвоста.
Спохватываясь (кричать-то тоже не след!), вздрагивающей рукой наливает кубок, подвигает блюдо греческих черных соленых маслин, приговаривая:
– С рыбою добра снедь! – и, сбавив голос, бормочет: – Не гневай и ты на меня, сам взойди в мою трудноту: давно ли мы на Москве? Меня да Кобылу Иван Данилыч, покойник, без году неделя как от князь Лександры из Твери перезвал! А Вельяминовы еще с Данилою Лексанычем прибыли на Москву, боле полувека тута! Твой родитель тоже князю Даниле служил, понимаю, и рязанского князя имал, и тово… (Иван Акинфич стесняется произнести, что и убил плененного рязанского князя тоже родитель Хвоста, Петр Босоволк, по приказу Юрия, о чем доселе крепко помнится на Москве). Теперича думай! Природны москвичи, тот же Сорокоум, поддержат тебя? Ай нет? Ну, пришлые, принятые, рязане, коломенски, оне поддержат, дак Москва не Коломна ищо! Тута и налететь мочно! А я-ста как? Братья ноне в Орде со князем побывали, честь великая! Нам противу Семен Иваныча свово никак нельзя! Уж ты тово… Пади хошь Алексию в ноги!
– Не буду! – мрачно возражает Алексей Хвост. – Все одно не покорюсь Вельяминовым! Батьку мово покойного ищо князь Юрий ладил тысяцким поставить на Москве! Убили, дак не успел! А князь был – Семену не чета! Михайлу Святого передолил самого! На дочке царевой был женат!
– Ты постой, постой! – остужает Хвоста Иван Акинфич. – Ивана, покойника, не забудь!
– А што Иван?! Переслав князь Юрий в велико княженье николи б не отдал! А теперя кака беда, – одолел бы хошь Костянтин Суздальский, – и не видать нам Переслава, как ушей на голове! На покупки ярлыков всю казну потребили, всих князей озлобили, а и Новгород против нас, не так разве? Да не сам ли ты и баял о том?!
– Ну, ты тише, тише! Не баял я тово… – бормочет Иван, тревожно оглядывая на слуг. – Ты, Алексей Петрович, молод ищо, норовист! Не видавши жизни, с маху-то… Василь Протасьич всюю жисть, эко! В отца место. Ты охолонь, охолонь… Пади в ноги, пади! От поклону-ту голова не болит!
– Дык не поможешь? – набычась, спрашивает Хвост.
– Потолкуй сам с Андреем Кобылою! А я не возмогу, не возмогу… Да ты съешь, выпей! Ты ведь у меня гость дорогой, особенной! А токо не время нонече, не пора! Утихни теперь!
– Не время… Вельяминовым сносу нет… Дубы! По сту летов живут! – бурчит Хвост.
С Кобылою он уже баял, и тот тоже отвергся помогать Хвосту. Сказал просто, открыто и весело глядючи в лицо Алексею: «Непутем творил, и моей заступы тебе тута не будет! Не обессудь! Протасьич в сем дели правее тебя!» Сказал прямо, попросту. И обижаться на огромного человека, на его мужицкую прямоту нельзя было. Ни с чем ушел Алексей от Андрея Кобылы. А теперь, с отказом Ивана Акинфова, почуял, как неверные весы, на коих весятся успех и неудача, зримо и веско склонили в сторону его супротивника…
Оставалась надея на коломенских бояр, те все за него горою стоят, да на самих братьев великого князя. Только – помогут ли и они?