Летучие мыши стоят на одном из первых мест в списке вещей, которые превращают мозг моей сестрицы в пудинг.
Снова послышалось какое-то движение, как будто эта штука подтверждала свое присутствие.
Осторожно спускаясь со своего насеста, я подняла фонарь и провела им по ряду труб, как палкой по частоколу.
В помещении разнеслось эхо яростных хлопков чего-то кожаного.
— Все в порядке, Фели, — окликнула я. — Это и правда летучая мышь, и она застряла в трубе.
Я выбралась через люк в алтарь. Фели стояла там в лунном свете, белая, как алебастровая статуя, обхватив себя руками.
— Может, у нас получится выкурить ее, — сказала я. — Не найдется сигаретки?
Конечно же, я шутила. Фели терпеть не могла курение.
— А может, попробуем уговорить ее? — с энтузиазмом предложила я. — Что едят летучие мыши?
— Насекомых, — отрешенно сказала Фели, как будто пытаясь вырваться из парализующего сна. — Так что это бесполезно. Что нам делать?
— В какой она трубе? — спросила я. — Ты заметила?
— В шестнадцатифутовом диапазоне, — дрожащим голосом ответила она. — Ре.
— У меня есть идея! — заявила я. — Почему бы тебе не сыграть Токкату и фугу ре минор Баха? На полной мощности. Это прикончит маленькую тварь.
— Ты отвратительна, — сказала Фели. — Завтра я скажу мистеру Гаскинсу о летучей мыши.
Мистер Гаскинс — церковный сторож Святого Танкреда, и предполагается, что он должен разбираться со всеми проблемами от выкапывания могил до полировки меди.
— Как ты думаешь, как она попала в церковь? Летучая мышь, имею в виду.
Мы шли домой вдоль изгородей. Мимо луны проносились бесформенные облака, резкий встречный ветер трепал наши пальто.
— Я не знаю и не хочу говорить о летучих мышах, — заявила Фели.
На самом деле я просто поддерживала беседу. Я знаю, что летучие мыши не влетают в открытые двери. На чердаках Букшоу их водилось предостаточно, они обычно попадают туда через разбитые окна, или их, раненых, втаскивают внутрь коты. Поскольку в Святом Танкреде котов нет, ответ очевиден.
— Зачем открывают его могилу? — спросила я, меняя тему. Фели поймет, что я имею в виду святого.
— Святого Танкреда? Потому что исполняется пятьсот лет со дня его смерти.
— Что?
— Он умер пятьсот лет назад.
Я присвистнула.
— Святой Танкред мертв уже пятьсот лет? Это в пять раз дольше, чем прожил Иезекия Уайтфлит.
Фели ничего не ответила.
— Это значит, что он умер в тысяча четыреста пятьдесят первом, — сказала я, быстренько сосчитав в уме. — Как ты думаешь, как он будет выглядеть, когда его выкопают?
— Кто знает? — сказала Фели. — Некоторые святые не разлагаются. Их лица остаются такими же мягкими и персиковыми, как попка младенца, и они пахнут цветами. «Аромат святости», так это называется.
Когда у моей сестрицы есть настроение, она становится откровенно болтлива.
— Суперколоссально! — сказала я. — Надеюсь, я смогу хорошенько его рассмотреть, когда его вытащат из гроба.
— Забудь о святом Танкреде, — велела Фели. — Тебя к нему и близко не подпустят.
— Это все ‘рно что есть г’рячий ‘гонь, — сказала миссис Мюллет. Она, разумеется, имела в виду, что это «все равно что есть горячий огонь».
Я с сомнением воззрилась на миску супа из тыквы с пастернаком, которую она поставила передо мной на стол. В этой жиже, словно катышки птичьего дерьма, плавали зернышки черного перца.
— Выглядит почти съедобно, — мило заметила я.
Заложив палец в «Тайны Удольфо», чтобы не потерять место, где она читает, Даффи выстрелила в меня одним из своих парализующих взглядов.
— Неблагодарная маленькая дрянь, — прошептала она.
— Дафна… — начал отец.
— Что ж, такая она и есть, — продолжила Дафна. — Суп миссис Мюллет — не повод для шуток.
Фели быстро поднесла салфетку к губам, чтобы скрыть улыбку, и я снова уловила безмолвный обмен посланиями между моими сестрицами.
— Офелия… — произнес отец. Он это тоже не упустил.
— О, все в порядке, полковник де Люс, — сказала миссис Мюллет. — Мисс Флавия ч’ток шутит. Мы с ней п’нимаем друг друга. Она не х’тела обидеть.
Вот это новость для меня, но я изобразила теплую улыбку.
— Все хорошо, миссис Мюллет, — сказала я. — Они не ведают, что творят.
Отец очень тщательно сложил последний выпуск «Лондонского филателиста», который он читал, и вышел из комнаты вместе с ним. Через несколько секунд я услышала, как тихо закрылась дверь его кабинета.
— Ну что ты наделала, — сказала Фели.
Отцовские денежные проблемы давили все сильнее с каждым месяцем. Было время, когда тревоги заставляли его просто хмуриться, но с недавнего времени я начала замечать то, что меня пугало намного, намного больше: капитуляцию.
Капитуляция человека, который пережил лагерь военнопленных, была совершенно немыслима, и у меня неожиданно сжалось сердце, когда я поняла, что сухие человечки из налогового департамента ее величества сделали с отцом то, на что оказалась неспособна Японская империя. Они вынудили его потерять надежду.
Наша мать Харриет де Люс, которая унаследовала Букшоу от двоюродного дедушки Тарквина де Люса, погибла во время несчастного случая в Гималаях, когда мне был один год. Поскольку она не оставила завещания, стервятники ее величества сразу же набросились на отца и продолжают клевать его печень с тех самых пор.
Это долгая битва. Время от времени возникало ощущение, что обстоятельства повернутся в лучшую сторону, но с недавнего времени я стала замечать, что отец устал. Несколько раз он предупреждал нас, что, может статься, нам придется покинуть Букшоу, но как-то мы всегда выкручивались. Теперь казалось, что ему стало все равно.
Как же я люблю этот милый старый дом! Одна мысль о его высохших обоях и ветхих коврах заставляет все мое тело покрыться мурашками.
Первоклассная химическая лаборатория дядюшки Тара наверху в неотапливаемом восточном крыле была единственной частью дома, которая прошла бы инспекцию, но ее давно отдали на волю пыли, холода и забвения, пока я не наткнулась на заброшенное помещение и не завладела им.
Хотя дядюшка Тар умер больше двадцати лет назад, лаборатория, построенная для него снисходительным отцом, настолько опередила время, что даже сейчас, в 1951 году, ее можно было считать чудом науки. От сияющей меди бинокулярного микроскопа Ляйца до рядов бутылочек с химикалиями, от леса мензурок и графинов до газового хроматографа, который он распорядился соорудить, основываясь на трудах химика с завидным именем Михаил Семенович Цвет, лаборатория дядюшки Тара была теперь моей: мир стекла и чудес.