– Да, точно. Завтра утром он будет в Москве. Вечером у него спектакль, – сообщил завхоз.
Дронго взял у него номера телефонов всех троих актеров и попросил номер мобильного телефона Ольги Сигизмундовны.
– У меня его нет, – испугался Крушанов, – и в театре ее не будет. Есть только городской телефон. Может, номер мобильного есть у Зиновия Эммануиловича, но его сейчас нет в театре.
– Давайте городской, – согласился Дронго.
Прежде всего он позвонил Игнату Сказкину.
– Доброе утро. Простите, что я вас беспокою. У меня к вам важный разговор.
– Кто это говорит? – спросил Сказкин. В трубке слышались голоса; очевидно, он был уже в училище.
– Меня обычно называют Дронго, – сообщил эксперт, – нам нужно срочно увидеться.
– Почему? Кто вы такой?
– Я эксперт по вопросам преступности. Действую по поручению Нины Владленовны.
– Понятно. Когда вы хотите увидеться?
– Прямо сейчас.
– Сейчас не получится. У нас семинар. Давайте завтра.
– Когда закончится семинар?
– К полудню. Но через час у меня будут занятия по сценическому мастерству.
– Часа вполне достаточно. Мы приедем ровно в двенадцать.
– Хорошо. Тогда жду вас в двенадцать, – согласился Сказкин.
Затем Дронго набрал номер городского телефона Ольги Шаховой. Ему почти сразу ответили.
– Доброе утро, – вежливо начал Дронго, – я хотел бы переговорить с Ольгой Сигизмундовной.
– Ее нет дома, – ответила женщина, очевидно домработница, – что ей передать?
– Скажите, что звонил эксперт Дронго. Мне нужно с ней срочно переговорить.
– Я все передам.
– Скажите, что это по поводу ее сына. Лучше запишите. И номер моего мобильного телефона.
Только после этого он положил трубку. И буквально через минуту услышал, как звонит его мобильный телефон. Он взял аппарат.
– Мало того что вы меня обманули, у вас еще хватает наглости звонить ко мне домой? – услышал он гневный голос.
– Я вас не обманывал. Я вам честно сказал, что являюсь экспертом по вопросам преступности и действительно пытаюсь разобраться, каким образом погиб Натан Зайдель, ваш первый муж и отец вашего сына.
– Не смейте так говорить! – разозлилась она. – Он только биологический отец. Он никогда не был настоящим отцом, как вы этого не понимаете? И вы ничего не сказали о том, что в театр вас прислала вдова Зайделя, которая платит вам деньги и по поручению которой вы бегаете к нам как прирученная собачка.
Было очевидно, что она была в ярости. Но он не хотел принимать ее тон.
– Не нужно меня оскорблять, – попросил он. – Я эксперт, а не собачка, тем более прирученная. И позвонил я вам только потому, что речь идет о вашем сыне. Скажу больше. Вы мне понравились как женщина…
– А вы мне нет, – успела вставить она.
– …как женщина в своей бесподобной ненависти к первому мужу, – закончил он свою фразу. – А теперь я обязан был вам позвонить, чтобы попытаться помочь вашему сыну. Боюсь, что ваша ненависть убила вашего первого мужа и теперь может причинить очень много неприятностей вашему сыну.
– Каких неприятностей? – сразу уточнила она. Мать победила в ней и актрису, и женщину.
– Вчера с помощью своих телохранителей он попытался напасть на меня. У одного из них в руках был кастет. Мне удалось на какое-то время защититься, задержать их. А затем уже подоспел мой напарник, который только с помощью своего оружия сумел остановить этих молодчиков.
– Зачем вы мне это рассказываете?
– Если бы он опоздал и этим бандитам удалось нанести мне какой-либо ущерб, то он начал бы стрелять в них. Вы понимаете, что вашего сына вчера могли просто пристрелить?
Она молчала. Долго молчала.
– Что вы хотите? – спросила Шахова.
– Во-первых, поговорите со своим сыном. Постарайтесь его успокоить. Это может плохо кончиться, прежде всего для него самого. Во-вторых, перестаньте третировать его именем отца. Вы внушили сыну такую ненависть, что он до сих пор не может спокойно произносить его имя.
– Это не ваше дело, – быстро сказала она. – Что еще вы хотите?
– И в-третьих… я даже не знаю, как вам сказать…
– Говорите как есть. Я не сахарная, не растаю…
– Прекратите ваши отношения с Федором Шунковым. Он явно не тот человек, который может быть рядом с вами.
– Пошел к чертовой матери, – разозлилась она и бросила трубку.
Он пожал плечами. В конце концов, он сказал ей главное, ради чего позвонил. Остальное решать ей.
В половине двенадцатого они были уже в театральном училище. Им пришлось немного подождать, пока Сказкин наконец вышел в коридор. Это был высокий, немного сутулившийся мужчина с узким, вытянутым лицом. Длинный нос, узкие глаза; очевидно, среди его предков были и азиаты. Темные волосы почти без седины. Он первым подошел к обоим напарникам.
– Вы, очевидно, господа эксперты? – спросил он, протягивая руку. Ладонь у него была длинной и сухой, такие обычно бывают у пианистов.
– Да, – кивнул Дронго, – мой напарник – Эдгар Вейдеманис. Где мы можем поговорить?
– Идемте в аудиторию. Сейчас она освободится. Никто из студентов не останется на целый час в аудитории, – пояснил Сказкин.
Они подождали, пока выйдут последние студенты, и вошли в небольшую аудиторию. Сказкин показал им на пустые стулья и сел на один из них. Дронго и Вейдеманис устроились рядом.
– Что именно вас интересует? – поинтересовался Сказкин.
– Как погиб Натан Зайдель. В данном случае нам важно, как вели себя все участники этого спектакля и как именно погиб Зайдель. Желательно по минутам или по секундам.
– По секундам я могу не помнить, – вздохнул Сказкин, – но все остальное расскажу. Тем более что мой рассказ фиксировали следователи, которые занимались разбирательством этого уголовного дела.
– Давайте начнем. Когда вы поняли, что рапира заточена? – спросил Дронго.
– Не понимал до тех пор, пока Марат Морозов не нанес свой удар. Я думал, что актеры просто дурачатся.
– Но вы видели, что сначала Морозов порвал рубашку Шункова?
– Нет. Я не обратил на это внимания.
– Потом они дважды нанесли удары, поменявшись рапирами.
– Они начали нервничать, и на них нельзя было не обратить внимания, – согласился Сказкин, – но я не понимал, почему они так суетятся. В театре говорили, что у них были причины для соперничества.
– Вы не знаете какие? – быстро уточнил Дронго.
– Представьте себе, знаю. И все знают. Они не поделили одну юную особу. Ну это дело молодое, ничего страшного. Я не придавал этому такого значения.