Не оставалось ничего иного, как размещаться на ночлег. Женщин темная тайга ужасала. Они сидели в санях, прижавшись друг к другу, пока Пиера не свалил красивую сухую сосну и не зажег особый костер, нодью, когда огонь горит внутри двух положенных друг на друга бревен. Из двух елей он смастерил опоры для заслона, сложил из веток крышу и поставил на огонь чайник с водой для кофе. Проводник разложил внутри заслона душистый лапник и посоветовал женщинам перебраться поближе к огню.
Небесный свод разверзнулся тысячами звезд, мороз крепчал. Ночью сполохи завели свои ночные игры. В направлении Юха-Вайнан Ма тявкала оголодавшая лиса. Это был Пятисотка. Женщин эти таинственные таежные голоса пугали. Однако на Пиеру можно было положиться. Он растирал женщин то с одной, то с другой стороны, чтобы эти самые места у них на морозе не застыли. Хитрющий лопарь с каждым разом просовывал свои руки все глубже под шкуры, в таинственные глубины мехов, пока, наконец, и сам не пропал там: сначала возле одной женщины, а затем и другой.
Всю ночь Пиера Витторм провозился с ними. В заслоне было тепло и радостно. Как только Пятисотка начинал свою душераздирающую песню в Юха-Вайнан Ма, Пиера окунался с головой в омут шведских страстей. Дивны дела твои, Господи, думал он, бывают же на свете бабы: дают и не норовят при этом врезать тебе по уху.
– Вот ведь какие вежливые эти иностранки.
Наконец Пиера нежно укутал женщин в оленьи шкуры. Сам он нырнул между ними, чтобы хоть несколько часов под самое утро все же вздремнуть после привалившего ему ночного счастья.
А в это же время майор Ремес не мог уснуть, выходил во двор. Он прислушивался к голосу Пятисотки, доносившемуся с северной стороны. Однако бесцветное утреннее небо не открыло Ремесу тайну Пиеры. Небо в Лапландии видит все, но никому об этом не доносит. Майор тяжело вздохнул. Его обуревала такая тоска по женской ласке, что даже курить не хотелось. В последнее время он намного чаще думал о женщинах, нежели о померанцевой настойке.
Господь подвергает испытаниям, но не оставляет в беде.
Пиере Витторму не повезло завести снегоход и на следующий день. Он по этому поводу не очень-то расстроился, а отправился на охоту и подстрелил роскошного заиндевевшего глухаря. Он выпотрошил птицу, ощипал и прополоскал ее в проруби. Затем таежный абориген напихал в глухаря больше килограмма репчатого лука, четверть килограмма очень соленого сливочного масла и пару горстей клюквы. В завершение всего он загнал под гузку глухарю можжевеловый сук, на котором и стал готовить птицу на костре. Проводник переворачивал тушку с боку на бок, подставляя ее огню, и смазывал, как обычно, соленым маслом, так что она приобрела красивый золотистый цвет. Аромат был просто изумительный! Готовое мясо ели на вытесанных из сухостойной сосны дощечках. Женщины разливали в покрытые инеем стаканы белое вино. На десерт попили кофе, а затем принялись играть в пятнашки.
И только на третий день Пиера Витторм завел снегоход и как ни в чем не бывало появился в Куопсуваре. Появление такой компании вызвало в лесной избушке переполох и страх. Ойва Юнтунен вынужден был констатировать, что выбранная им захоронка оказалась все же недостаточно далеко в тайге, раз туристы так вот запросто могут сюда нагрянуть. Сначала пожаловала Наска, затем солдатики, потом этот полицейский, а теперь вот целый обоз.
Пиера Витторм выгрузил из снегохода чемоданы женщин и прочую поклажу во дворе лесопункта. Внезапно в голове майора Ремеса промелькнула догадка, что это могут быть заказанные им женщины. С покрасневшими ушами майор Ремес вспоминал, как он звонил из "Похьянхови" в Стокгольм Стиккану.
Тут же выяснилось, что женщин действительно прислал Стиккан. Они передали Ойве Юнтунену привет из Стокгольма.
– Хи-хи, – вырвалось у них. Пиера Витторм занес чемоданы в избушку. Ойва Юнтунен рассчитался с ним за доставку и услуги. Сумма была значительная, потому как Витторм утверждал, будто ему пришлось три дня проблуждать с женщинами в тайге и пробыть две ночи в Сатталомаваре – карбюратор полетел, мать его за ногу.
Когда Пиера пустился в обратный путь, Ойва Юнтунен приказал майору Ремесу выйти с ним в "тюрьму" для разговора.
– Что все это означает? – строго спросил он.
– Да я это, наверное, с пьяных глаз позвонил Стиккану...
Ойва Юнтунен был не на шутку разозлен. Он сразу же по внешнему виду определил, что это за компания к ним прибыла: красивые и молодые, в дорогих нарядах, значит, проститутки.
– И как это тебе пришло в голову заказать сюда этих путан?!
Майор Ремес покашливал и мычал, оправдываясь: мол, осенью было так одиноко, особенно во время проливных дождей и штормовых ветров.
– Я и подумал, что, может, с ними будет веселее... да и позвонил этому Стиккану... пришло вот как-то в голову.
Майор призывно смотрел в сумерках на своего начальника:
– Да я, собственно, больше думал о тебе: мол, молодой парень... Наска-то давно уже не по этому делу. А они ничего, а?
– Да уж, красивы, спору нет, – согласился с ним Ойва Юнтунен. – Но для тех, кто скрывается здесь, вся эта затея с блядями довольно опасна.
– За такие штучки тебя надо было бы посадить этак на полгода, – выговаривал Ойва Юнтунен майору, когда они вышли во двор. На лестнице их уже поджидала Наска и звала в избушку. Женщины без промедления устроились в избушке: стол уже был накрыт на пять человек. Посреди стола стояла бутылка с шампанским. Агнета, темненькая девица лет двадцати пяти с тонкими чертами лица, бросила рулон серпантина прямо на свитер Ойве Юнтунену. Кристин, блондинка, года на два старше Агнеты, привычно открыла бутылку шампанского и наполнила фужеры. Наска выпила шампанское одним духом.
– Могли бы и сказать, что у вас есть жены, я хоть оделась бы поприличнее! Да еще по-шведски говорят. Переведи-ка, Ойва, что они сказали.
Теперь избушка в Куопсуваре получила статус двуязычной. Ойве Юнтунену и майору Ремесу пришлось выступать в роли переводчиков между гостями и Наской. Трудились они в поте лица, потому как женщинам было о чем поговорить. Сначала Наска подивилась, что женщины почти не знали финского, но затем подумала, что, может быть, у городских да богатых просто так заведено. В детстве Наска слышала, что и при дворе царя Николая говорят по-французски, а не по-русски.
– Стара уж я шведский-то учить, В Суоникюле я выучилась немножко говорить по-норвежски, да и то уже все позабыла. По-русски не помню ничего, разве что из псалтыря немного.
Выпитое за здравие согрело и душу Ойвы Юнтунена, и его желудок. Что ни говори, а именно молодое женское общество было здесь как нельзя кстати. Наска душа человек, но безнадежно стара.
Майор Ремес устроил для Агнеты и Кристин экскурсию по избушке. Осмотрели ванную, что привело гостий в восторг. Заглянули в кладовку, ломившуюся от съестных припасов, увидели груды постельного белья, сходили к колодцу, по пути завернув в баню и на конюшню. Женщины попробовали решетку на отверстии для выбрасывания навоза и поморщились.