Леня всю дорогу стонал и держался за голову. Увидев его, тетя Зина разохалась, заквохтала над ним как курица, уложила на узенький диванчик и приложила к затылку мокрое полотенце. Потом она заварила настой из нескольких травок и дала ему выпить. Судя по выражению Лениного лица, это была редкая гадость, но он безропотно выпил и задремал.
Лола с Ларисой, переглянувшись, вышли на веранду. Лариса выставила бутылку с чем-то рубиново-красным, прозрачным:
– Это не та дрянь, которой я торгую, это тетя Зина из смородины готовит, попробуешь – ничего другого не захочешь.
Она налила два стакана до половины. Чокнулись, молча выпили. Выдержав небольшую паузу, Лола сказала:
– Я так понимаю, подруга, мы с тобой вроде как родственницы получаемся через Антона.
– Сестры по несчастью, – вздохнула Лариса.
– И вот что мне интересно, – продолжила Лола, – Антон – это же вроде болезни: плохо, гадко, а никак не проходит. А я смотрю – ты здесь живешь и вроде к нему не рвешься. Вылечилась, что ли?
– Выздоровела, – поправила ее Лариса, – от страха выздоровела. А ты-то все еще болеешь? Вроде не похоже.
– Меня вылечили, – Лола покосилась на бутылку, Лариса поняла ее взгляд и подлила еще, – к знахарке одной пошла… объявление увидела и пошла… тоже удивительная история, но это уж в другой раз. Короче, помогла знахарка. Вышла от нее, веришь – смотрю на фотографию Антона и думаю: ну и козел! Как меня угораздило в такого втрескаться? Боялась – живого увижу, подействует, так ничего подобного, пришла – смотрю, жирный ленивый мужик. Тьфу, что я в нем находила хорошего? Он уж ко мне подкатывался, подкатывался, все норовил по старой памяти в постель затащить, но я – ни-ни, осталась тверда, как алмаз, и холодна, как морозилка… Да мне на него смотреть противно было!
Лариса расхохоталась; видимо, сладкое домашнее вино делало свое дело, во всяком случае, на Лолу тоже напал неудержимый смех. Отсмеявшись, она с уважением посмотрела на бутылку:
– Хорошее вино тетка твоя делает!
– А как же! – Лариса подлила в оба стакана. – Я же говорила, понравится. Ничего другого не захочешь! Главное, все натуральное, никакой тебе химии, не то что магазинная водка, которую неизвестно из чего гонят.
– Ну, подруга, – Лола подперла подбородок кулаком и, кое-как сконцентрировав взгляд, уставилась через стол на Ларису, – а тебе-то как удалось освободиться от нашего общего сокровища?
– Я же говорю – страх меня вылечил, – ответила Лариса, поднося к губам стакан.
– Ну, расскажи толком – что за страх?
– Придется с самого начала.
Лариса сделала большой глоток, положила подбородок на кулак и продолжила:
– Я раньше в очень хорошем кафе работала, на Петроградской. Ашот, хозяин, так кофе варил – пальчики оближешь! Он меня и научил. Но, сама понимаешь, хозяин, он и есть хозяин, с ним не поспоришь, приходилось с ним и это самое… ну, ты понимаешь. Но он мужик был неплохой, ласковый, всегда подарки хорошие делал… Короче, зашел к нам как-то Антон… ну, тут со мной и случилась болезнь эта самая. Голова не работает, ноги слабые, в общем, поплыла… ну да ты знаешь.
Лола кивнула и отпила из своего стакана.
– Короче, я с ним ушла, а Ашот обиделся. Пришлось мне место новое искать. Хорошо, устроилась в Союз художников. Люди вежливые, обходительные, меня ценили, я ведь правда у Ашота очень хорошо кофе варить научилась. Да и порядок у меня был, цветочки всегда… Ну, с Антоном, конечно, жизнь нервная, бабы на него так и виснут, что ни день – то новая…
Лола печально кивнула, и Лариса, минутку помолчав, продолжила:
– А тут он по работе своей в Германию укатил, сперва и меня обещал взять, да обманул, конечно. И привез он оттуда стерву эту немецкую, Монику… Ну, это, я тебе скажу, фашистка, другого слова не подберешь! Чуть что – в морду! Ну, я понимаю там, в волосы вцепиться, ногти в ход пустить – бывает, я и сама могу, но эта сволочь всякие, блин, единоборства знала, меня пару раз так отметелила – пришлось дома отлеживаться, встать не могла… И главное, поженились они с этой гестаповкой! Он-то, Антон, все твердил: такие, говорит, как я, не женятся! А как подцепил богатую, сразу женился… у нее папаша какой-то там миллионер настоящий… да ты же это лучше меня знаешь!
Лола кивнула, и Лариса продолжила свой рассказ:
– Я, конечно, держусь в сторонке, а только мне худо, как будто на игле сидела и дозы не достать. Маюсь, маюсь, и вдруг Антон сам звонит – так и так, разбилась моя Моника вдребезги, приезжай меня пожалеть… Ну не козел ли? Какая бы она ни была, но все-таки жена, и померла только что, да еще как страшно, а он тут же другой бабе звонит, чтобы приехала и пожалела… Пожалела! Сама понимаешь, у него на все про все одна жалость – в койку! А я-то, дура, и рада – соскучилась… И снова все пошло по заведенному порядку. Расследование смерти этой Моники, конечно, было, да только все чисто оказалось – действительно, ехала одна, поддатая сильно была, вот и врезалась в дерево! Небось привыкла там у себя в Германии по хорошим дорогам ездить, сука!
Лариса перевела дух, выпила еще и продолжила:
– Кремировали ее, и тут вдруг приезжают из Германии папашины представители. Антон перепугался, потому что в нашей милиции не то чтобы прямо говорили, что это он к смерти богатой жены ручку приложил, но косо посматривали. И тут вдруг немцы приперлись, как оказалось – денежные вопросы решать. Папаша-то Моникин не промах оказался, и, когда дочка в Россию лыжи навострила, он ее жизнь на всякий пожарный случай застраховал. На два миллиона!
– Ни фига себе! – без удивления констатировала Лола, она и так это знала.
– Вот именно. И, естественно, папочка от большого горя захотел эти денежки получить. Значит, приезжают двое хмырей немецких, трясут перед Антошей бумагами и рассказывают о страховке. Этот дурень не знает что делать – радоваться или от страха дрожать, потому как на него теперь точно убийство повесят, если докажут, конечно. И тут немцы ему вежливо сообщают, что он может отдохнуть от мысли о деньгах, потому что ничего ему с той страховки не причитается. Бумагами трясут, контракты какие-то подсовывают. Антон, знаешь, хоть и полный дурак, но по-немецки понимает, от Моники своей научился. Просмотрел он бумаги и послал этих немцев подальше. Знать, говорит, вас всех не желаю, и передайте тестю моему бывшему, что жизнь с его дочерью я вспоминаю как страшный сон. А мне еще похлеще сказал: все, говорит, вы стервы, и больше никогда в жизни не женюсь, лучше удавлюсь!
– Интересно, а ты-то при чем! – возмутилась Лола.
– Я ему тоже так сказала и еще много всего, в общем, поругались мы, и я решила характер выдержать, тем более что у него на работе одна такая… стала на Антошу вешаться.
– Брюнетка, Викой звать? – небрежно спросила Лола.
– Точно. – Лариса не удивилась Лолиной осведомленности, просто кивнула, потом снова заговорила: – Только немножко времени прошло, недели три, может, месяц, и я на работе у себя, в Союзе этом, зашла наверх, на выставку, – там девица одна мне свитер хороший обещала, ну и вдруг смотрю – фотография висит, а на ней немка эта, Моника… хоть лица не видно, но я ее сразу узнала – и фигура, и космы ее рыжие, и главное – у нее родимое пятно такое, вот тут, – Лариса ткнула пальцем Лоле в плечо, – вроде как звездочка четырехконечная…