Хуттунен умоляюще взглянул на председательшу, надеясь, что плохие новости на этом закончились, но она продолжала:
— Доктор Эрвинен считает, что жена Сипонена должна встать с постели и начать работать. А та жалуется, что у нее отнялись все конечности, и продолжает лежать. Она всем говорит, что парализована и что больше никогда не встанет с кровати. Ну, раз она так решила, тут уж Эрвинену нечего сказать. Он ушел, бормоча, мол, хочет — пусть лежит хоть до Судного дня. Сипонен пригрозил, что найдет врача получше, который обнаружит у его жены паралич, и тогда Гунни пусть только попробует не раскошелиться!
Вон оно, значит, как повернулось, думал Хуттунен. Жена Сипонена славилась на всю округу как самая ленивая и толстая, а теперь у нее появился прекрасный предлог валяться в кровати. Лаунола, пронырливый тип, конечно, подтвердит всё, что хозяева прикажут.
Председатель призналась, что рассказала Хуттунену об этом, потому что не считала его виноватым, и к тому же он ей нравился.
Может быть, пора перейти на «ты»?
— Только будем на «ты», когда мы одни, чтобы никто не слышал, — попросила она.
Мельник пришел в неописуемый восторг. С того момента председатель называла его не иначе как Гуннар.
Хуттунен подлил ей кофе. Тогда председательша подняла главный вопрос — о его раннем визите.
— Гуннар, могу я тебе задать очень личный вопрос? Такое щекотливое дело, о нем много в деревне толкуют.
— Спрашивай, я не рассержусь.
Ей было трудно начать. Она отхлебнула еще кофе, разломила баранку, взглянула в окно, хотела поговорить про огород, но решила все-таки задать вопрос.
— В деревне поговаривают, что ты не такой, как все…
Хуттунен смущенно кивнул:
— Знаю… Они считают меня помешанным.
— Ну да… Вот я вчера пила кофе у жены учителя, и там мне рассказали, что у тебя не все дома… Что ты можешь быть опасен, и все такое. Жена учителя сказала, что однажды ты ни с того ни с сего схватил в магазине весы и спустил их в колодец. Это, наверное, все выдумки, нормальные люди так не поступают.
Хуттунену пришлось признаться, что он действительно спустил весы Терволы в колодец.
— Пусть ручку покрутит — достанет.
— А еще рассказывают про динамит, и еще… Это правда, что ты зимой воешь?
Хуттунену стало стыдно. Пришлось сознаться и в этом.
— Ну, бывает, подвываю… Но я не со зла.
— А еще говорят, что ты изображаешь разных зверей… и глумишься над деревенскими, над Сипоненом и Гнусиненом, над учителем и Терволой… Это тоже правда?
Хуттунен признался, что, бывает, на него находит, и просто необходимо выкинуть что-нибудь эдакое.
— Как будто в голове стучит. Но так я не опасен.
Председательша молчала. Ей было грустно. Она смотрела, как трогательно мельник разливает кофе.
— Давай я тебе помогу, — промолвила она и взяла его руку в свою. — Ужасно, когда человек воет от одиночества.
Хуттунен закашлялся и покраснел. Председатель огородного кружка поблагодарила за угощение и стала собираться.
Хуттунен встрепенулся:
— Подожди, не уходи, разве здесь тебе не хорошо?
— Если в деревне узнают, что я к тебе захаживаю, меня уволят с работы. Сейчас мне точно пора.
— А если я брошу выть, ты придешь ко мне еще?
Хуттунен начал торопливо говорить, что если она боится встречаться у него на мельнице, то почему бы им не встречаться в другом месте, например в лесу? Он пообещал подыскать подходящее место, где они могли бы иногда видеться, не вызывая подозрений.
— Но это должно быть надежное место, — сомневалась она. — И не слишком далеко, а то я заблужусь. На мельницу я могу приходить только дважды в месяц, как к другим огородникам, а то начнутся сплетни. Союз огородников этого не потерпит.
Хуттунен обнял ее. Роза не сопротивлялась.
— Не такой уж я дурак, чтоб не понять, — прошептал он.
Для дальнейших встреч мельник предложил Леппасаари, островок, поросший ольшаником, в километре от деревни, если идти вдоль реки. Хуттунен уверял, что туда никто не сунется, это красивое укромное местечко, и совсем недалеко.
— Я сделаю мостик через ручей, чтобы тебе не надо было надевать резиновые сапоги.
Председательша пообещала завтра же прийти туда, если Хуттунен пообещает больше не создавать себе проблем.
Хуттунен дал слово быть человеком.
— Я буду тихо сидеть тут в Суукоски и не выть, даже если очень захочется.
Председательша напомнила ему, как важно каждый вечер поливать саженцы, потому что лето выдалось сухое и солнечное. И ушла.
Счастливый Хуттунен остался на мельнице, посмотрел на серые стены и подумал: не покрасить ли ее? Например, в красный.
Во дворе мельницы, в столитровом котле Хуттунен варил, помешивая на среднем огне, красную охру. Он был счастлив и полон энергии, предвкушая завтрашнее воскресенье, когда он встретится с председательшей огородного кружка.
Хуттунен заранее соорудил из двух бревен мостик через ручей. В ольшанике он построил шалаш, пол устелил травой. Комары туда не залетали — женщины не любят, когда их комары кусают. Роза Яблонен наверняка обрадуется, думал счастливый мельник.
Красная охра с ржаной мукой дали красивый темно-красный цвет. Краска была готова, значит, в воскресенье мельница засияет по-новому. Вышло совсем недорого: мука у Хуттунена была своя, а охру и купорос пришлось купить.
Во двор въехал на лошади Гнусинен. В телеге лежала дюжина мешков с зерном, а сверху восседал сам упитанный фермер. Мельник обрадовался, что сосед привез ему на молотильню прошлогоднее зерно.
Хуттунен подбросил дров в огонь, на котором кипел котел, и помог Гнусинену привязать коня.
— Ишь ты, маляром заделался? — поинтересовался Гнусинен, пока они таскали мешки с зерном. — Я прочел тут на воротах кладбища, что твоя мельница снова на ходу, и вот притащил, что осталось… Раз есть своя мельница, надо пользоваться. Даром, что ли, вода под ней течет!
Хуттунен включил мотор, развязал мешок и высыпал первую порцию зерна.
Мельница наполнилась ароматом свежей муки.
Они вышли во двор, Хуттунен угостил гостя куревом, а сам подумал: все-таки дельный у него сосед, этот Гнусинен, не то что Сипонен и его ленивая баба.
— Хороший у тебя мерин, — похвалил Хуттунен, показывая расположение.
— С норовом, а так ничего.
Гнусинен кашлянул. Хуттунен сразу понял, что сосед не только за мукой приехал. Неужели новости от Сипонена привез? Или от Терволы? Или от учителя?