— У тебя там нет знакомых?
— Дай мне фотографию, может, я придумаю, кого спросить. — Покачав головой, она спрятала фото в сумку. — Ну допустим, ты получишь от них деньги и, может даже, Франсуазу, и что — после этого ты их сдашь?
— А что для них провал? Всего-навсего выдворение из страны, высылка. Был у них там один тип, Булнаков, их шеф в Кадене, — его бы я с удовольствием задушил или медленно забил до смерти. Так я думал. Но я бы, конечно, не смог этого сделать. А если бы и смог — я бы после этого перестал себя уважать.
— Кошки… Я вот все думаю о твоих кошках. Они были такие же, как Эффи?
Хелен прищурила глаза и сжала губы. На лице у нее была написана боль и отвращение.
— Одна была белая, вторая черная с белыми лапками, третья полосатая. Разница в возрасте между ними была по году, и самая младшая, Допи, садилась Снизи на голову, как Снизи до этого садилась на голову Белоснежке.
— Имена из «Белоснежки»… Одно мне непонятно: ты сказал, что они разрушили твою жизнь в Кюкюроне, — зачем они это сделали и как они смогли это сделать?
— Не знаю. У них, похоже, была связь с французскими спецслужбами.
— У польской или русской разведки — с французской?.. С какой стати?
— Откуда я знаю? Во всяком случае, у меня вдруг резко кончилась работа и начались проблемы, во всем и со всеми — с соседями, с полицией, с банком, с хозяином моего дома…
— Какая им от этого была польза?
— То же самое я спрашивал себя. Может, они решили устроить мне репутацию изгоя, прокаженного, чтобы я уже никуда не мог пойти со своими шпионскими рассказами? Кто поверит такому странному и подозрительному типу?
— И ты думаешь, они могли через своих французских коллег узнать о твоей поездке в Нью-Йорк?
— Похоже на то. Во всяком случае, когда я ехал в Брюссель, чтобы сесть на самолет в Нью-Йорк, французский пограничник очень основательно меня расспрашивал, кто я, куда и откуда, а потом он мог проинформировать французские спецслужбы, а те, в свою очередь, поляков или русских.
— Не нравится мне все это.
Георг чувствовал: Хелен по-прежнему считала, что ему необходимо пойти в ЦРУ. Может быть, она права? Она не говорила об угрозе национальной американской или европейской безопасности. Не важно, где та или иная спецслужба имеет свои штаб-квартиры, — она имеет их, и то, что это мешает работе, если обычные граждане следят за ее сотрудниками или сообщают о них в компетентные органы и тех высылают из страны, а их коллеги вынуждены менять базу, можно рассматривать как второстепенный аргумент. А вот то, что она говорила о своей любви к Челси, Георг воспринял всерьез. Что-то в этом было. С другой стороны, ему импонировал образ Нью-Йорка как зеркала мира: здесь действительно есть все — жизнь и работа, магазины и церкви, бедность и богатство, черное и белое, ЦРУ и КГБ… Ему нравилось это в Нью-Йорке — это весь мир, в отличие от «однобоких» немецких городов, царства среднего класса. Он попытался объяснить это Хелен, но так и не смог убедить ее.
Георг спрашивал о Франсуазе в иностранных книжных магазинах и библиотеках, показывал ее фото кассиршам, продавцам, барменам в ресторанах, расположенных поблизости от Макинтайр-билдинга. Безрезультатно. Каждый вечер он звонил Хелен, все более витиевато извиняясь. Она обещала позвонить, как только что-нибудь узнает. Но пока у нее тоже не было никаких сдвигов.
Его теперь совершенно не заботило, следят за ним или нет. В последний день своих поисков в районе Макинтайр-билдинга он вошел в один из ресторанов и, стоя в очереди в ожидании свободного столика, увидел Рыжего за ланчем. В ресторане было полно народу, официанты носились как угорелые с полными подносами, а метрдотель громко выкрикивал номера освободившихся столиков. Рыжий ел гамбургер, пил колу и читал газету. Постоянный посетитель во время обеденного перерыва.
Георг прошел через зал и подсел к нему. Тот поднял голову и посмотрел на него с удивлением, которое тут же сменило профессиональное, небрежно-равнодушное выражение.
— Приятного аппетита. Представляться друг другу нам нет нужды. Вы знаете меня лучше, чем я вас, но и мне известно о вас вполне достаточно, чтобы попросить вас об одолжении, а именно передать сообщение одному из ваших коллег. В вашей… в вашей организации есть один господин, с которым мне хотелось бы поговорить. Он недавно работал во Франции — может быть, работает там и до сих пор, не знаю. Он называл себя Булнаковым. Маленький, толстый, лет шестидесяти. Он вам знаком?
Рыжий не отвечал. Он не кивнул и не покачал головой.
— Вот с ним-то я и хотел бы поговорить. Пусть он мне позвонит, и мы договоримся о встрече. Скажите ему, что это очень важно. Я и сам не большой любитель пафоса, но… передайте ему, что убивать меня было бы неразумно. Я записал все, что знаю, и отправил в надежное место, и, если я вдруг перестану выходить на связь, эти бумаги автоматически попадут к Мермозу, в полицию и в прессу.
— Разрешите принять ваш заказ? — прервал его монолог подошедший к столику официант.
— Принесите мне колу.
— Диетическую?
— Простую.
— Кстати, вам не приходило в голову покрасить волосы?
Георг чувствовал себя как три мушкетера, вместе взятые. Рыжий машинально провел рукой по волосам. «Нет, насчет симпатичной внешности — это явное преувеличение, — подумал Георг. — Глазки маленькие, нос широковат…»
Не дожидаясь своей колы, он встал и пошел к выходу. Страх пришел, лишь когда он оказался на улице. «Может, я уже спятил? — подумал он. — Как мне теперь возвращаться домой? Если он увидел по моим глазам, что ничего я не записывал и никуда не отправлял, то…» Он посмотрел по сторонам, заметил желтое такси, помахал рукой и через минуту ехал домой. Дорога заняла полчаса. Мысли неслись у него в голове, как карусель. Его бросило в пот. Он смотрел на улицы, на прохожих, на машины с каким-то судорожным, жадным вниманием. Карета, поворачивающая в Центральный парк, Колумб на высокой колонне, оперный театр, кинотеатры, рестораны, которые были ему не по карману и которые он взял себе на заметку на будущее, скамейки на Бродвее, где он собирался как-нибудь посидеть, сквер на Сто шестой улице, в котором трава, деревья и скамейки посерели от огромного количества транспорта, пожарные лестницы на домах…
Когда он ждал лифта, колени у него дрожали. Он вспомнил, как Хелен, которая в последний раз неважно себя чувствовала, сказала: «У меня ноги как макароны», а он спросил: «Al dente?» [35] — и она засмеялась. Эта простая забавная сцена показалась ему сейчас воплощением безмятежно-веселой нормальной жизни. Войдя в свою комнату, он лег на кровать и уснул. Ему снились Франсуаза, Булнаков, Рыжий; они гнались за ним, а он все убегал, и убегал, и убегал. Потом он сидел на огромном камне в Центральном парке. Небо было затянуто низкими черными тучами, но солнце, найдя маленькую брешь, расцветило клочок земли. Георг, играя травой, вырвал зеленый стебель, и, когда тот вылез из земли вместе с длинным корнем, послышался жалобный плач, который все нарастал и нарастал и наконец прокатился по парку оглушительным воем. Георг резко проснулся, весь в поту. Внизу, на улице, проехала полицейская машина с включенной сиреной. Вскоре сирена стихла вдали. Георг встал и принял душ. Страха больше не было. «Черт с ним, что будет, то будет!» — подумал он.