— Она никогда ничего не рассказывала. О себе, о детстве. Я видел ее паспорт, Лева. Ева — не ее настоящее имя. На самом деле ее Анной зовут.
— Ну и что?
— Да ничего! Я понимаю, что это был брак на публику, но нельзя же жить с человеком, который не хочет разговаривать!
— По слухам, Фонарин подобрал ее в одном из детприемников. Ей тогда шестнадцать было. Но это между нами, Коля. Виктор Петрович не любит об этом говорить.
— Почему?
— Да какое наше дело?
— Я хочу знать.
— После того, как разошлись? — усмехнулся Шантель.
— Может быть, человеку помощь нужна?
— Все, что могло с ней случиться, уже случилось. Это не наше с тобой дело, — настойчиво повторил Шантель.
Оба замолчали. Лев Антонович повернул к своему дому. Он по-прежнему жил один, оплачивая съемные квартиры своим любовницам, и всегда держал приготовленную комнату для Коли.
— У меня плохое предчувствие, — вдруг сказал Краснов. — Очень плохое. Ты ведь знаешь, Лева: я как барометр. Гроза еще далеко, а у меня уже внутри все дрожит. А сейчас просто зашкалило. Я смерть чувствую.
— Чью? — вздрогнул Шантель.
— Кто знает? После того, как умерла Фиса…
— Все, Коля. Об этом не надо. Сейчас приедем домой, выпьем, расслабимся. Обойдется.
…И чего его на следующий день понесло в метро? Давно уже не пользовался общественным транспортом, с тех самых пор, как Шантель предупредил: «С твоей популярностью проходу не дадут». Но после вчерашнего решил проверить.
Чтобы улизнуть от фанаток, пришлось для начала воспользоваться машиной. Оставил ее у метро, на платной стоянке, вышел, направился к одному из киосков. Расположенный рядом рынок гудел — был воскресный день. Солнце светило ярко, воздух был еще прохладен, но уже полон весенними запахами и звуками. Прислушался: собственный голос, разносящийся из динамиков, показался каким-то чужим. Но все равно приятно, что слушают. Слушают, значит покупают.
Переминаясь с ноги на ногу возле киоска, торгующего аудиокассетами, перехватил понимающий взгляд продавщицы:
— Вам Краснова? Последний альбом?
— Что?
— К нам много таких подходит, но вы на него очень похожи. Я как-то на концерте была. «Игры воображения». Правда, сидела далеко, но все равно: вы — вылитый Николай Краснов.
— Спасибо. А покупают его?
— Еще как! Пара коробок в день точно расходится! Это по-плохому. Так дать вам кассету? Или компакт-диск?
— Давайте.
Зачем-то купил собственный компакт-диск, засунул в карман куртки и, отходя от киоска, услышал:
— Мне, девушка, «Игру воображения», последний альбом.
Пошел к метро, ожидая услышать знакомый возглас: «Да это же Краснов! Ой, а автограф? Можно?»
Огляделся. Никто не обращает внимания. Из стеклянных дверей метро выскочил парень — длинные волосы стянуты в хвост, темные круглые очки, тонкие усики. Переглянулись, разбежались в разные стороны.
Возле кассы столкнулся с двумя девицами, у одной куртка распахнута, под ней белая футболка. Глянул на собственный нос, растянутый упругими девичьими грудями, пожал плечами: не очень-то похоже на изображение, что каждый день видит в зеркале.
— Молодой человек…
— Что?
— Что вам? — раздраженно спросила пожилая кассирша.
— Мне жетон. То есть талончик. Что у вас там?
— На метро, на телефон?
— На метро. А сколько стоит проезд?
— Вы что, с Луны свалились?
«С Солнца», — подумал он, взглянул на прейскурант, вывешенный на стекле, и протянул десятку.
— На две поездки, пожалуйста.
Несколько секунд соображал у турникета, что делать с карточкой, пока какая-то девушка, шедшая сзади, раздраженно не ткнула его руку в нужном направлении. Ехал на эскалаторе, рассматривая огромные рекламные плакаты. «Группа «Игра воображения» в концертном зале «Россия»!!!» И снова собственное лицо показалось чужим. Нет, совсем не похож, а еще удивляется, что не узнают!
Навстречу по эскалатору ехал парень с точно такой же прической, в темных очках и с усиками. Еще парочка попалась внизу. На него, настоящего Николая Краснова, никто не обращал внимания.
Садясь в вагон, столкнулся с толстой теткой, тут же услышал злое:
— Господя-я! Надоели-и! Везде одни волосастыи и очкастыи-и!
— Это мода такая, тетенька, — подмигнул один из стоящих в вагоне парней, приподняв круглые темные очки.
Та ничего не ответила и стала озираться в поисках свободного места. Он стоял у дверей, соображая, на какой бы станции выйти.
Сзади перешептывались две молоденькие девицы.
— Слушай, а этот похож…
— Да-а… Очень. Может, это он и есть?
— Здесь?! В метро?! Машка, да ты че!
— А давай спросим?
Он почувствовал толчок в плечо:
— Извините. А вы не…
— Нет, вы ошиблись.
— Ой, и правда! А сзади так похожи!
Захотелось вдруг крикнуть: «Да, я это! Я!» Но так же, как вчера, когда наравне со всеми, в порядке общей очереди пел в микрофон-караоке, он на следующей станции послушно влился в толпу людей одним из многих парней с длинными волосами, стянутыми в хвост, в темных круглых очках и с тонкими усиками. Брел к выходу, размышляя, слава это или полное обезличивание, при котором на его месте может быть любой, задумавший принять тот же облик.
Фобос (страх) [9]
Беду он предчувствовал заранее, примерно недели за две. Еще ничего не произошло, а душу начинала охватывать странная тоска. Как сказал недавно Шантелю, будто стрелка зашкаливала на барометре, который всегда находился внутри и предчувствовал изменение погоды. Ходил и ждал: что-то случится. Причем понимал, что все события, произошедшие за эти две недели, пусть и кажутся на первый взгляд ничего не значащими, на самом деле ведут все к тому же, к большой беде. Но событий было столько, что отсеять тревожные знамения и как-то в них разобраться не представлялось возможным.
Например, Фонарин всерьез увлекся идей нового шоу и начал проталкивать ее на телевидение. Желающих получить огромный денежный приз нашлось немало, и уже поступали мноначисленные заявки на участие. Но был ли это тот самый знак, Николай Краснов с уверенностью сказать не мог.
Как-то раз он припарковал машину возле супермаркета, а вернувшись с покупками, увидел, что возле нее крутится молодой парень. Высокий, примерно его роста, худощавый, в синей вязаной шапочке, черной куртке и джинсах. Осматривает машину, все время озирается по сторонам. Тут же охватило тревожное предчувствие: угонщик?