Хлопнула входная дверь.
— Мама?
— Ох, что на улице-то творится! — Раскраснелась, разрумянилась. Как же он глуп! Ей просто хочется немного погреться в лучах его славы, погордиться знаменитым сыном. Постояла у подъезда с соседками, посмотрела на толпу возле дома, оттаяла, разговорилась: — И не расходятся! Всю ночь, что ли, будут под окнами бродить?
— Это нормально. В Москве возле моего дома тоже дежурят фанаты.
— Как же, Коленька? А зачем?
— Так положено. Если человек — звезда.
— Ох, и шуму же ты в городке нашем наделал! Долго теперь будут вспоминать!
— Ты разогрей мне что-нибудь поесть. И спать очень хочу.
Мать тут же засуетилась, побежала на кухню за его любимой едой. Горячего с утра не ел, ложкой работал энергично.
— Жениться тебе пора, — вздохнула мать.
— Да. Скоро. — Он выскребал из тарелки остатки гущи.
— Девушка-то хоть простая? Не эта… попрыгушка?
— Видишь ли, мама… Теперь все будет по-другому. — «Я поговорю с ней об этом завтра». — Я о чем хотел тебя спросить. А вот есть в городе еще Красновы…
— И не одни, сынок. Фамилия-то не редкая.
— Я имею в виду главного бухгалтера городской администрации и ее мужа. У него, кажется, сеть заправочных станций в районе.
— Ах, эти! Ну, личности известные. Богатеи.
— Они нам не родственники?
— Может, и родственники. Дальние, кажись. А что они тебе?
— Так. Их-то не зовешь.
— Так говорю тебе: богатеи!
— Ну так и я теперь человек не простой.
— Знаешь, Коля, что скажу тебе. Кто в бедности был с тобой, того и держись. А которые перевертыши, тех избегать надо. Та родня, которая тебе ровня. Так-то.
— Ладно, мама, завтра об этом. Спать очень хочу. Устал.
Он ушел в маленькую комнатку, растянулся на диване. Кончился очень длинный и тяжелый день. Первый из отпущенной Марселю недели.
* * *
Утром, еще лежа в постели, подумал, чем бы заняться. На стене маленькой спальни висела его первая гитара. Вспомнил, как заработал деньги в летнем трудовом лагере, первые в жизни двадцать рублей, и потратил их на этот инструмент. А было ему… пятнадцать лет? Гитара не шла ни в какое сравнение с теми инструментами, что сейчас находились в студии звукозаписи, где работал знаменитый Николай Краснов. Она олицетворяла собой каменный век, но те камни, которые он ворочал в юности, не шли ни в какое сравнение с теми глыбами, что приходились на его долю сейчас. Вроде бы и легче, а получается, что гораздо труднее.
Снял гитару со стены, долго настраивал, добившись более или менее сносного звучания, тихонько наиграл мелодию, которая пришла в голову вчера, во время бешеной гонки по шоссе. Да, неплохо. Это будет хит. Если бы такую песню написал Коля Краснов, не имеющий ничего, кроме этой самой гитары, она канула бы в вечность и никто бы про нее не узнал. А теперь будет звучать изо всех киосков, да еще и альбом появится, названный так же, как лучшая песня: «Не верьте…»
Он отчетливо, до мельчайших подробностей представил себе и снятый модным режиссером клип, и презентацию альбома, и хвалебные речи, сказанные в ответ на те хвалебные речи, что в свою очередь когда-то говорил он, и визжащих от восторга фанаток, и бесконечную череду концертов, и это «не верьте», заезженное, как старая граммофонная пластинка. «Не верь-те-те-те…» И Леву Шантеля представил, запирающего деньги, пачку за пачкой, в свой бронированный сейф. К горлу сразу же подкатила тошнота. Как будто все это уже пережил. А раз пережил, так и не хочется больше. Потянулся повесить гитару обратно на стену.
— Коля? — заглянула в комнату мать. — Ты что это с утра пораньше?
— Так, ничего. — Гвоздь вывернулся из стены, гитара упала, струны жалобно что-то простонали.
— Коленька, я разве помешала? Ты работай, работай, сынок.
— Нет, не хочу. А что, мама, если я все это брошу?
— Что, сынок?
— Ну, музыку. То есть сцену. Как это называется? Карьеру, одним словом.
— И что ж ты делать будешь?
— Ну, не знаю. Подумаю. Пойду, например, работать по специальности.
— Где?
— Ну, в Москве.
Мать немного помолчала.
— Это девка твоя новая, что ль, воду мутит? Какая специальность, Коленька? Живешь ты хорошо, и слава богу. На работе с утра до ночи не сидишь, начальство тебя не шпыняет, зарплату не задерживают, с отпуском не прижимают. Сам себе хозяин. И не вагоны разгружаешь. Гитара-то, она, чай, не мешок с мукой? «Брошу»!
— Как вы все меня понимаете! Кстати, как у тебя на работе?
— Вчера за свой счет написала. На отпуск. Как только узнала, что приедешь.
— Зачем ты работаешь, мама? Сама описала это только что, словно какую-то каторгу. Так зачем? Разве я денег тебе не дам?
— Как не работать-то, сынок? Среди людей живем. И ни к чему им знать, сколько и чего ты получаешь. На поезде вот приехал. Значит, больно-то не разбогател. А что в газетах пишут, так это все неправда. Я так и говорю.
— Я, пожалуй, поеду прогуляюсь. Сегодня вечером приедут мой продюсер и ведущая шоу.
— Где ж мы их всех положим-то? Разве на полу?
— Это Ева.
— Как-как?
— Ева приедет, мама.
— Коленька… Как же? Вы ж с ней разошлись!
— Но я не могу разорвать существующие между нами деловые отношения, — промямлил он. — Мы вместе работаем, и эта поездка чисто деловая. Короче, мне надо переехать в гостиницу. Мне здесь неудобно, пойми.
— Понимаю. У родной матери, в родном доме неудобно.
— Ты же сама только что сказала, что бросать все глупо! Значит, я буду работать. А для этого мне нужно быть рядом с моим продюсером и моей… Ведущей шоу. Все, я поехал.
— А завтракать?
— Не хочу.
От чашки кофе он бы не отказался, но продолжать неприятный разговор не хотелось. Никто его не понимает. Никто.
Вышел из дома, огляделся. Есть же где-нибудь в городе кафе? Кажется, видел таковое вчера у вокзала. Новенький, только что отстроенный павильон, на нем надпись: «Ивушка». Десять часов утра, вряд ли там есть посетители.
Коля Краснов поймал такси, доехал до вокзала. Когда расплачивался, водитель подмигнул:
— Как там жизнь в Москве?
— Нормально.
— Ты там это… Про нас песню сочини. Про родной город.
«Все считают меня своей собственностью», — вздохнул он и стал высматривать вчерашний павильончик. Что за черт? Двое рабочих снимают букву «а», последнюю в слове. А что взамен? Подошел: