— В больнице.
— В больнице? — удивляется Люба. — Как в больнице?
— Я же сказала. Она отравилась. Но к счастью осталась жива. Я ненавижу его! Это он довел мою девочку!
— А почему вы говорите, что его должны убить?
— Все они так кончают.
— Они?
— Те, которым деньги дороже людей… Она никого не хочет видеть и ни с кем не разговаривает.
— А с чего вы взяли, что это муж ее довел? -спрашивает Люба.
— А кто? Как приехала из Москвы в тот день, никому ни полслова. Легла и лежала полдня, пока я в магазин не пошла. Прихожу — соседи уж «скорую» вызвали. Анастасия Матвеевна за мукой зашла, а дверь открыта. Как я выходила, так она даже не встала, Снежаночка. А потом к шкафчику, где таблетки, и все, что были…
— Ее спасли, да?
— Спасли.
— И что она сказала? Почему?
— Ничего не сказала и не говорит. Кроме одного: не хочет видеть и слышать мужа. Только бы он ничего не знал, и не приезжал.
— А где находится больница? — Люба смотрит на Ираиду Иосифовну вопросительно.
— Поедете? Мучить ее поедете?
— Нет, я психолог, я хочу с ней поговорить. Может быть, местным врачам она не доверяет, а со мной ей будет легче.
— Вы же из милиции?
— Из милиции он, — кивает Люба на Стаса. -А я… Просто хочу ей помочь. Ей и Олегу Валерьевичу.
— Так это он вас нанял, что ли?! Он?!
— Успокойтесь. Он меня не нанимал, и если ваша дочь, действительно, не хочет его видеть, то он ничего и не узнает.
— Что ж. Поезжайте. Мне дочь ничего не хочет говорить. Как будто и не мать. Вниз по дороге спуститесь, там новый дом трехэтажный. Ворота зеленые. Это и есть больница. Может, матери-то потом откроется, наконец? Я-то ей плохого никогда не желала и не делала. И за Варягина этого замуж не пускала. Мне-то за что ж?
Сев в «Жигули», Стас замечает:
— Вот видишь. Я тебе говорю: что-то не то. Или твой Варягин врет напропалую. Довел жену до самоубийства.
— Да любит он ее! Что я, не вижу? То есть, не чувствую?
До больницы метров двести, не больше. Машину они оставляют у железных ворот. Показав удостоверение, удается добраться до дежурного врача. Суббота, выходной день.
— Вам кого? — спрашивает женщина, прочитав удостоверение капитана Самохвалова.
— Снежану Варягину.
— Снежану? Из милиции? Ну, уж нет!
— Почему?
— Во-первых, она не будет с вами разговаривать. А во-вторых…
— Во-вторых? — вопросительно смотрит на женщину Стас.
— Я вас просто не пущу. Она до сих пор между жизнью и смертью. Не из-за болезни, нет. Организм здоровый, таблеток нужных в доме не оказалось. То есть, нужных для того, чтобы отправиться на тот свет. Повезло. Но она жить не хочет. Есть заставляем насильно, под угрозой того, что через катетер будем кормить. Налицо тяжелая душевная травма. Но она молчит, с психологом не разговаривает.
— Почему, интересно?
— Видимо, это настолько личное, что… Или не может сказать. По причинам, признаться, не совсем понятным.
— Послушайте, — Люба пытается уговорить дежурного врача. — Я не из милиции. Я дипломированный психолог, сейчас подрабатываю… работаю психотерапевтом в поликлинике. В Москве. У меня есть лицензия…
— Вот как?
— Может быть, ей будет проще рассказать все мне? Не местному врачу?
— Что ж… Только милиция не пойдет.
— Хорошо, — Стас присаживается на стул.
А Любу проводят в палату. У девушки большие голубые глаза и светлые, почти белые волосы, а лицо… Белое, как накрахмаленная наволочка подушки, на которой лежит ее хорошенькая головка. И, вправду, Снежка. Белоснежка, заколдованная спящая красавица, которая неподвижно лежит в пещере, в хрустальном гробу.
— Снежана, к тебе пришли.
Никакого движения в ответ.
— Вы идите, я посижу с ней немного, — говорит Люба и остается с девушкой в палате одна. Молчит, собираясь с мыслями. С чего начать? И вдруг девушка сама поднимает голову с подушки:
— Кто вы? Ну, сколько можно меня мучить? -она не кричит, спрашивает это очень тихо и жалобно.
— Я врач — психотерапевт.
— И чем вы мне поможете?
— Разве нет другого выхода? Только лежать здесь, ничего не есть, ни с кем не говорить?
— А что? Что мне делать?
— Это большое горе, да?
— Да.
— Но, может быть, все можно поправить?
— Нет. Это не поправишь.
— Может быть, тебе надо выговориться? Не держать в себе? Снежана?
— Выговориться? Кому? Чтобы весь город знал о моем позоре? Здесь же все друг друга знают! Какую тайну можно скрыть? Какую?
— Позоре? Снежана, может то, что ты считаешь позором не так уж и страшно?
— Нет… Это страшно…
— Я не живу в этом городе.
— А где?
— В Москве.
— Правда. Я вас не знаю. А… почему здесь?
— Твоя мама попросила.
— Мама? Не-е-ет. Это не может быть моя мама.
— А откуда я тогда знаю, что ты в больнице?
— Может, это Олег? Да, это Олег, Олег! Только у него есть деньги нанимать психотерапевтов, у мамы нет! Но откуда он узнал? Откуда?
— Успокойся, все в порядке.
— Если я его когда-нибудь увижу, я сойду с ума… От стыда… Мне с самого начала не надо было этого делать. Надо было найти какой-то способ. Но он мне отказал. Еще и посмеялся. Он тоже знает. Это он сказал Олегу! Он!
— Снежана, успокойся. Никто ничего не знает. Твоя тайна — это по-прежнему твоя тайна. И ничья больше.
— Нет.
— Это страшное… Это касается интимной сферы, да?
— Откуда вы…
— Ты, ведь, любишь своего мужа. Раз ты его оберегаешь.
— Да. Люблю.
— Значит, это был мужчина, который… Он тебя оскорбил. Так?
— Если бы это был только один мужчина! Только один! Но я же хотела как лучше, вы понимаете? Но я не знала, что не смогу такого пережить! Что мне будет и больно, и стыдно, и противно, а потом никогда не пройдет ощущение, что от этого не отмыться всю жизнь. Что бы ни случилось, сколько времени ни прошло, все равно не отмыться.
И тут Любу словно осенило. Варягин что-то говорил о машине жены, кажется, «Жигулях», на которых она въехала в автобусную остановку. В остановку… Так неужели же…
— Это был черный «Мерседес», так? — негромко спросила она.