Сторож, которому предъявили для опознания трех мужчин примерно одинакового роста и телосложения, без малейших колебаний указал на Павла:
- Вот он. Он пробегал под окнами. Точно.
- Вы врете, - сказал Павел.
- Задержанный, попрошу без комментариев -оборвал его Герман. - Понятые, подпишите протокол опознания.
Отозвав Горанина в сторонку, Завьялов сказал:
- Ты не имел права надевать на него эту куртку. На ней кровь. Разумеется, любой в этом случае укажет на испачканную куртку, не обращая внимания на то, кто в нее одет.
- Не учи меня, - хмуро сказал Герман. - При Допросе будешь присутствовать?
- А разве мне можно?
- Хочешь сказать, что я нарушаю закон?
- Слишком уж часто, Герман. Есть такая поговорка: закон, что дышло, куда повернул, туда и вышло. Так вот, ты, по-моему, в это самое дышло просто-таки впрягся. А закон за тобой, как телега тащится. Только чтобы тебе было удобно.
- А если он признается в убийстве? - усмехнулся Герман. - Я ведь понял, ты был у него вчера. Предупредить хотел, да? И это, по-твоему, по закону?
- Да, я у него вчера был. И меня вот что смущает: Павел узнал, что находится под подозрением, но от улик не избавился. Почему?
- Может, просто не успел?
- Это вряд ли. Времени у него было достаточно. На допросе присутствовать не буду, но могу я сказать ему два слова?
Герман нахмурился:
- Вообще-то, это не по закону. Только в моем присутствии.
- Эк ты, вспомнил! Теперь не по закону! Ладно, валяй.
Они подошли к Павлу. Тот наконец осознал, что события сегодняшнего дня — не сон. Жестокая реальность. И словно оцепенел.
- Павел, ты ничего не хочешь мне сказать? - спросил Завьялов.
- Я вчера вам все сказал.
- А как объяснить находки?
- Я могу объяснить. Но мне все равно никто не поверит.
- А ты попробуй, - зло усмехнулся Горанин.
- Я никого не убивал.
- Так все говорят. Ты не оригинален.
- И вы тоже. Не оригинальны. Воспользовались служебным положением, чтобы в тюрьму меня упрятать.
- Много ты о себе воображаешь, парень. Советую по-дружески: чистосердечное признание облегчит участь. А то я тебе такой срок организую, что ты из зоны выйдешь только к пенсии. Если выйдешь. Там не любят таких упрямых.
- Ладно, Герман, хватит, - вздохнул Завьялов, поняв, что разговора по душам не получится. - Проводи меня.
- Задержанного - в мой кабинет, - сказал Горанин охране и вслед за Александром направился к выходу.
Возникла неловкая пауза.
- Куда сейчас? - спросил наконец Герман.
- Домой. Куда же еще.
- Тебе надо отдохнуть, Саша, - мягко сказал Горанин. - Займись похоронами. Я затянул немного с выдачей тела, ты уж извини. Но теперь все. Машиной матери я еще вчера позвонил. Утром они забрали Машу. И вот еще что, на следующей неделе поезжай-ка ты к Валюше. Займись учебой. Скоро филиал откроют. Жизнь продолжается. А? Разве не так?
- Да. Похоже, что так. Ну, давай.
Кивнув на прощание Герману, Завьялов направился к автобусной остановке. На душе кошки скребли. Вроде бы все так, и все не так. Горанин молодец! И город ему поверит. А он, Александр, поверит ли?
...В доме у тестя с тещей собралась целая толпа. Завтра приедут еще родственники, утром по всей области разослали телеграммы.
- У нас радость... - всхлипнула теща. - Наконец-то разрешили Машеньку похоронить.
Радость! Едва сдержался, чтобы не нагрубить.
В большой комнате стоял гроб с Машиным телом, но подойти к нему близко Александр так и не смог. Глянул с порога на застывшее лицо жены и словно издалека услышал:
- Завтра похороны...
Завьялов промучился бессонницей всю ночь. Его одолевали сомнения. Конечно, против Павла две веские улики: куртка, испачканная кровью, и орудие убийства. Ночью Павнов ходил в сарай, приятель, шедший из Мамонова, может подтвердить. Павел говорит, что было это около полуночи, то есть Маша еще была жива. Но что скажет этот приятель в кабинете у Горанина? Два часа для Германа - не вопрос. Если один визит Павла в больницу превратился его стараниями в «неоднократные ночные посещения потерпевшей», то что уж говорить о двух часах разницы во времени? Можно считать, что Павел уже получил срок. Но если он врет? Павнов. Он ведь умница. Дипломированный юрист. Потому и побежал. Понял, что значат находки: ломик со следами крови и испачканная куртка. Прямые улики. Это конец.
«Я могу объяснить, но мне все равно, никто не поверит». Объяснить можно все. Но подтвердить фактами? Павел мог взять в сарае не только картошку, но и ломик, ночью выйти потихоньку из дома и отправиться в больницу. Убив Машу, спрятал куртку и ломик в сарае и также потихоньку вернулся домой. Непонятен мотив. Горанин подводит к убийству на сексуальной почве. И в логике ему не откажешь. Павлу двадцать два года, женщины у него нет. Получив отказ Маши, он запросто мог прийти в бешенство. Если мужчина и женщина много времени проводят вместе, у мужчины обязательно возникнет мысль об интимной близости. Ему уделили внимание, значит, он вправе надеяться. А потом потребовать. И как результат—срыв.
Итак, мотив есть. Орудие убийства в наличии. Свидетель, наткнувшийся на Павла ночью на улице, имеется. Все просто, как дважды два четыре. Не дело - песня! Лебединая песня следователя Горанина. После этого можно и в прокуроры.
Завьялов решил сходить еще раз к Павновым. Побеседовать с Ириной Михайловной. После вчерашнего делать это особенно не хотелось. Для Ирины Михайловны он теперь враг. Не номер один, но в списке не последний. А с врагами не откровенничают. Однако другого способа узнать истину нет. Надо идти. Похороны Маши в полдень. Времени еще много, слишком много. Капитолина Григорьевна не стесняется, во всем обвиняет зятя. В доме тещи он сейчас лишний.
Женщины суетятся, мужчины, наверное выпивают в ожидании выноса тела. Нет, нечего ему там делать.
В квартиру Павновых он звонил долго. Когда уже отчаялся и решил уйти, дверь вдруг открылась. Стоящую на пороге женщину он не сразу узнал. Ирина Михайловна состарилась за одну ночь. Но где же ее гости? Почему дома, с женщиной, пребывающей в отчаянии, никого нет?
- Что вам надо? — с ненавистью взглянула на него мать Павла.
- Я хочу вам помочь.
- Помогли уже.
- Честное слово, я этого не хотел!
- Не хотел бы, так не делал.
Она собралась было уже захлопнуть дверь, но Александр слегка придержал ее.