- Сашка, брось! Ну что ты, в самом деле?

- На помощь будешь звать?

Он уперся в стол, за которым вытянулся в струну Горанин. С минуту они, тяжело дыша, молча смотрели друг на друга, потом Герман опу­стил глаза. Завьялов вдруг почувствовал, что ярость куда-то исчезла. И ненависть тоже. Кто он Горанину? Судья? Карать все равно не ему. Исти­на в том, что каждому зачтется. Не сейчас, так после. Судьбу обмануть нельзя. Пусть они будут счастливы. Он вдруг рассмеялся:

- А я ведь хотел с ней уехать!

- Куда?

- В Москву. Думал, спасу девочку. Знаешь, Гора, ты не приходи ко мне больше. Сам как-ни­будь.

- Это ты зря. Я на тебя зла не держу.

- Ты? На меня? - Он вновь чуть не рассмеял­ся. - Приятно слышать! Но я ведь не смогу за­быть. Если ты в очередной раз не постараешься.

- То есть?

- Заколют меня аминазином по твоему при­казу. Буду овощем на здешних грядках лежать, и порядок. Сделаешь?

- Нет, - покачал головой Герман. - Не такая уж я сволочь, йак ты обо мне думаешь.

- А я уже ничего не думаю. Не сволочь, так не сволочь. Мне все равно.

- Саша...

- Там есть кто-нибудь в коридоре? Провожа­тые?

- Понятия не имею.

- Я пойду, пожалуй. Лягу. Мне здесь хорошо. По крайней мере наверняка буду знать, что по ночам не гуляю, никого не убиваю. На свете есть два спокойных места: тюрьма и больница. По­тому что дальше уже некуда. Все, край. А на краю хорошо. Уж лучше, чем посередине. Еды мне много не надо, да и хорошей тоже не надо. Одежда штатская ни к чему. Люди... Людей ви­деть не хочу, - отрезал он. - Тебя тоже. Прощай, Гора. Извини, руки тебе не подам. И... не прихо­ди ко мне. Очень прошу.

Если Герман и сказал что-то ему вслед, он не услышал. Теперь глухота радовала. Если не хо­чешь чего-то знать, можно просто отвернуться. Пусть говорят.

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ЛУННОГО МЕСЯЦА

Прошло какое-то время, теперь ему было безразлично, ночь на дворе или день, зима или лето. Обретенный наконец покой полностью восстановил душевное равновесие. Теперь он спал, и спал спокойно. Даже снов не видел. Ни­каких. Днем же думал о том, что. произошло. Пытался понять: можно ли было избежать того, что случилось? И понимал: нет, нельзя. Мучился этим, но иначе не мог,. Он просто искупал свою вину. Когда-то грозился уничтожить убийцу жены, теперь понял: умереть легче всего. А вот жить с этим непросто. Но жить надо.

Пару раз в лечебницу заходил Горанин, но он отказался встречаться с бывшим другом. Наотрез. И визиты Герман вскоре прекратил.

Заходила Капитолина Григорьевна, через мед­сестру попросила у него ключ от квартиры. Он передал, что ключ лежит в кармане куртки, которую у него забрали в обмен на больничную пи­жаму, и ему безразлично, что будет с вещами. Не пытаясь с ним встретиться, Капитолина Григорь­евна взяла ключ и ушла.

Пробовали к нему пробраться и сотрудники страховой компании, где он пытался когда-то ра­ботать. Не в этой жизни, в другой. Передачу при­шлось взять, но от свидания он отказался. И спу­стя какое-то время остался, наконец, совсем один. Никто и ничто его больше не беспокоило. Кроме боли, которая постепенно утихала, когда он был в одиночестве.

Прошла зима, наступила весна. В зарешечен­ное окно он видел, как таял снег. Мартовское сол­нце, словно через увеличительное стекло, выжи­гало в сугробах огромные дыры, потом пришел апрель и довершил начатое. Снег превратился в ручьи.

Когда на деревьях зазеленела листва, он отче­го-то заволновался. В открытую форточку потяну­ло гарью: ребятишки, балуясь, поджигали сухую траву. Начался май, скоро должны были зацвести сады. И ему вдруг захотелось увидеть это. Жизнь напоминала о себе, о том, что любой конец, даже плохой, только начало всему. Начало другой жиз­ни, в которой будут свои радости. Новые.

И словно в ответ на его тайные желания в па­лату заглянула медсестра и без особой надежды сказала:

- А к вам пришли.

- Кто? - вяло поинтересовался он.

-Девушка.

- Девушка? - Завьялов заволновался. - Какая девушка?

- Горанина Вероника Юрьевна.

- Не знаю такую. Постойте! Как вы сказали? Вероника?

- Ее отец раньше был мэром нашего города. Теперь он в Москве, в Думе заседает. А она... -Медсестра еле заметно фыркнула.

- Я хочу ее увидеть.

- Может быть, выйдете в сад?

- А мне можно?

- Вам - да. Вы у нас любимый больной. Ти­хий, покладистый. Не сбежите же.

- Нет. Я не сбегу, - заверил он.

- Ну так идите! Она там, в садике. Я сказала, что вы вряд ли выйдете, потому как не желаете никого видеть. Но она все равно ждет.

Он торопливо застегнул пижаму, всю, до са­мой последней верхней пуговицы. Провел рукой по волосам.

- Красивый, красивый, - подмигнула медсес­тра. И добавила: - Не надо так волноваться. В пижаме идите, там сегодня тепло.

К выходу его сопровождал санитар. Дюжий мужик по-дружески придерживал под локоть.

Впервые за несколько месяцев Завьялов очу­тился на улице. Голова закружилась, словно от вина, так крепок был воздух, насыщенный терп­кими весенними ароматами.

- Осторожнее, - предупредил санитар, когда он споткнулся на ступеньке. - Вон она. Я уж за вами не пойду. Сами вернетесь.

Вероника стояла у клумбы, где расцвели жел­тые тюльпаны, спиной к нему и разглядывала цве­ты. Он тихонько окликнул:

- Ника!

Молодая женщина обернулась. Жадно взгля­нул ей в лицо. Изменилась. Чуточку поправилась, но ей это идет. И повзрослела. Косметики на лице чуть-чуть, помада неяркая, заметно потемневшие волосы уложены в гладкую прическу, одета в стро­гий брючный костюм. Сейчас Вероника была больше похожа на мать, Аглаю Серафимовну. И глаза такие же, серые, глубокие.

- Здравствуйте, Александр... Саша. Я очень рада тебя видеть, - сказала она несколько напрят женно.

- Здравствуй.

Возникла неловкая пауза. Оба мысленно пе­ребирали варианты продолжения диалога. Нако­нец он сказал:

- Может быть, присядем?

- Да-да, — тут же откликнулась Вероника и взглядом стала искать, куда бы сесть.

- Вон она, - кивнул он туда, где под яблонями стояла деревянная скамейка, выкрашенная в зе­леный цвет.

Молча они прошли под яблони. Прежде чем сесть, Вероника провела рукой по скамейке, стряхнула чешую краски, которая местами уже облупилась. Сели.

- Как чувствуешь себя? — спросила она.

- Лучше. - Он поднял голову и увидел вдруг, что цветочные почки на яблоне кое-где уже полопались. Упругие бело-розовые цветки источали сладкий, упоительный аромат. Аромат весны, на­дежды, спелых плодов, которые созреют на дере­вьях к осени. Обязательно созреют! И улыбнул­ся: - Лучше!