— Поэтому покончим со всем этим быстрее. Я должна выполнить какие-то формальности?
— Ну да. Вам же надо забрать тело из морга! Вы — мать.
— Боже мой, как все это неприятно!
— Вам ее совсем не жаль? — не удержалась Ксения.
— Жаль? Ну разумеется. Для меня это большое горе. — Фраза была сказана таким тоном, будто речь шла о десерте, безнадежно испорченном поваром. И тут же: — Как вы думаете, милочка, я успею завтра вечером на самолет?
— Завтра?!
— Да, понимаю. Необходимые формальности. Ах, как их много! Ее же надо где-то похоронить. Я думаю, что вместе с моим покойным мужем. Но, в крайнем случае, послезавтра. Иначе я здесь умру. — Элеонора Станиславовна тяжело вздохнула: — Поймите, у меня здесь нет близких людей. Муж не мог оставить свой бизнес. Не покойный, разумеется, муж, а нынешний, синьор Ламанчини. Всю эту неприятную обязанность он переложил на мои плечи…
Дама передернула плечиками, словно демонстрируя их хрупкость. И снова кружевной платочек у глаз. Ксения рассматривала Элеонору Станиславовну и думала о том, что подруга была мало похожа на свою красавицу мать. Досадно ей это было или нет, но Женя Князева категорически отказывалась обсуждать подобную тему. Сказать, что между ней и матерью были плохие отношения, значило соврать. Они не были плохими. Они были никакими. Элеонора Станиславовна любила говорить, что свой долг по отношению к дочери она выполнила. Женечка получила все, что нужно, — по высшему разряду. Она не была заброшенным ребенком, разве что одиноким. Себя мать любила гораздо больше. Тем более что девочка даже не была хорошенькой. Возможно, втайне она радовалась, что между ней и дочерью не будет соперничества. Но вслух не уставала повторять:
— Женечка, как жаль, что ты так похожа на папу! Тебе ужасно не хватает женственности.
Может быть, поэтому Женя Князева держала возле себя красивых мужчин. Чтобы позлить мать, которая имела все, но жила сначала с лысым и толстым папочкой, который был старше на двадцать лет, а потом со своим итальянцем-миллионером, мужчиной бесспорно богатым, но уже старым и внешне тоже непривлекательным. Мать могла сколько угодно делать вид, что ей безразличны спутники дочери, но та втихаря подсмеивалась над ней. Как забавно, в самом деле!
Так получилось, что больше всего на свете Элеонора Станиславовна любила деньги. То есть не сами шуршащие купюры, а то, что на них можно купить. Ее родители были инженерами, простыми советскими нищими, и, глядя на красивые вещи, которые носили девочки из более обеспеченных семей, Элечка думала только о том, что это ужасно несправедливо. Ей все это пошло бы гораздо больше. С таким лицом и с такой замечательной фигурой! И всю свою жизнь Элеонора Станиславовна потратила на то, чтобы восстановить справедливость. Теперь красивые вещи носила она и выглядела в них на самом деле великолепно.
Да, справедливость восторжествовала, но Элеонора Станиславовна почему-то не испытывала от этого особого восторга. Все встало на свои места, но почему ценой таких больших жертв? Приобретение богатства стоило ей утраты молодости. Под молодой, прекрасной оболочкой билось сердце древней старухи. Эта столетняя бабка ни на что не реагировала только потому, что чувства ее были слишком дряхлыми. Она не была бессердечной, но воспринимала все соответственно своему подлинному возрасту.
— Милочка, вы ведь обо всем позаботитесь, не так ли?
— Да, я вам помогу.
В отличие от Элеоноры Станиславовны, Ксения умела любить. Это было ее несчастьем, но изменить себя она не могла. Она любила Женю, но кроме любви испытывала к подруге еще и элементарную благодарность. Она так много делала для нее. А муж, что муж?.. В конце концов он все равно стал бы таким, каким стал с помощью Жени Князевой. Если человек трус, то не важно, когда именно он спасует перед обстоятельствами и с чьей подачи.
— Милочка, вы начните без меня, — услышала Ксения, оторвавшись от невеселых дум. — Позвоните насчет похорон. В деньгах себя не ограничивайте. Лишь бы все это было побыстрее.
И Ксения поняла, что начался один из самых безумных дней в ее жизни. Ее утешало только то, что Элеонора Станиславовна не попыталась устроить скандал по поводу завещания своей дочери. Или ничего еще об этом не знала?..
Всю вторую половину дня, пока Ксения занималась организацией похорон, Элеонора Станиславовна была озабочена своим траурным нарядом. В морг, за телом Жени, они съездили вместе, и Ксения чуть было не упала там в обморок. По-настоящему, а не как Элеонора Станиславовна, которая изо всех сил делала вид, что ей дурно. Вокруг нее суетились врачи, совали нашатырь, делали укол, всячески успокаивали, а Ксения в это время тихонько стояла возле тела убитой подруги и чувствовала, что вот еще минута, и она сама умрет.
Не умерла, да еще везла домой близкую к истерике даму. Везла на такси, скрипя зубами от злости, потому что слишком уж часто Элеонора Станиславовна повторяла:
— Ах, как я устала! Я ужасно устала!
И потом все пришлось делать самой. Мать убитой подруги лежала в спальне и тихонько стонала. На ее голове уставшая Ксения то и дело меняла холодные компрессы. Тонко пахло ландышами и тленом. И уж совсем невозможно было вытащить Элеонору Станиславовну в гостиную, где стоял гроб с телом ее дочери.
— Милочка, я ужасно боюсь покойников! — шепнула она Ксении, когда та расплачивалась с работниками морга, доставившими мертвую дочь домой. За большие деньги, разумеется. Синьора Ламанчини не скупилась. Но предпочитала держаться от смерти подальше.
— А ваши родители что, живы? — спросила Ксения.
— Что вы, милочка! Давно умерли.
— Но разве вы их не хоронили?
Элеонора Станиславовна тяжело вздохнула:
— Я была в то время с Женечкой в Европе. На турнирах. Ей так нужна была моя поддержка! Все ведь только для нее начиналось. Думаю, что мама с папой поняли бы меня и простили во имя счастья своей любимой внучки.
— Кстати, о родственниках, — вспомнила вдруг Ксения. — Надо, наверное, дать им телеграмму? У вас адреса есть?
Элеонора Станиславовна приподнялась с кровати, придерживая рукой компресс:
— Там, в гостиной. В одном из ящиков бюро есть письма.
Ксения пошла уже было к дверям, но услышала вслед:
— Милочка, я сама не соображаю, что говорю! Моя единственная сестра умерла два года назад. И я уже не помню, когда последний раз слышала что-то о своих родственниках. Хотя… Но нет, не стоит. Это все в прошлом. Я даже не представляю себе, кто кроме нас с вами мог бы присутствовать на похоронах. Только самые необходимые люди. Пусть все будет скромно, но дорого.
— А ее друзья?
— Какие друзья, милочка? Ах, мальчики! Но это же не совсем прилично! Впрочем, пусть будет этот, последний. Как там его звали?
— Герман?
— Ах, милочка, разве я их всех помню?