Это случилось в Штатах, хотя могло бы случиться где угодно. Я хочу сказать, в Америке все просто кажется преувеличением. Ну как бы там ни было, речь идет о довольно молодом человеке, лет двадцати, его отец умер. Его подружка в это время уехала отдыхать, и она конечно вполне логично решила, что так как отец уже умер, а не при смерти, то она не станет прерывать отдых и не станет возвращаться раньше времени, чтобы утешать своего бойфренда. Он, возможно вполне логично, горько сожалел о том, что она не осталась, и его обида не прошла со временем. Это казалось ему страшной изменой. Так что он решил причинить ей такую же боль, какую испытал сам. Он хотел, чтобы она испытала такое же горе, какое испытал он, когда умер его отец.
Вы уверены, что хотите продолжать? На вашем месте я бы не стал читать дальше. Ну значит он женился на этой девушке, они стали думать о детях, она забеременела, родила ребенка, он выждал пока она полюбит ребенка и потом убил его. Накрыл лицо ребенка куском упаковочного полиэтилена – у нас это называется полиэтиленовая пленка – и оставил его задыхаться. Потом он вернулся, снял полиэтиленовую пленку и перевернул ребенка лицом вниз.
Я вас предупреждал, что будет ужасно. Слушайте дальше. По-видимому, в течение нескольких месяцев мать думала, что смерть наступила в результате несчастного случая. Так сказал врач. Но однажды ее муж пошел в полицейский участок и признался в убийстве. Как вы считаете, почему он так сделал? Угрызения совести? Может быть. Не уверен, что я верю в угрызения совести. Не очень верю, не тогда, когда я был этому свидетелем. ОК, возможно частично и это. Но разве это было сделано не для того, чтобы причинить еще большую, еще более страшную боль своей подружке, теперь жене? Если она думала, что смерть произошла в результате несчастного случая, то она могла обвинять в этом Злой Рок или что-то в этом духе. Но теперь она знала, что дело не в Злом Роке. Это было умышленно. Ей умышленно причинили боль, причинил боль тот человек, который, как она думала, любил ее, убив того, кого любила она, с единственной целью сделать ей как можно больнее. Надо думать, что в тот миг жизнь не казалась ей сахаром.
Разве не ужасный поступок? Я не хочу никого оправдывать. Но самое страшное, что в чем-то и вполне логичный. Конечно, это ужасная логика.
Оливер: Хлыст ДНК. Должен признать, я вполне доволен этим. Пришло на ум. Мужчины (а так же и женщины). Существа, не имеющие разумного основания для существования. В былые времена, во времена мифов и героев, придумывали себе основания. Когда мир был достаточно велик для трагедии. А сейчас? Сейчас мы просто бегаем по опилкам манежа на цыпочках, подгоняемые хлыстом ДНК. Что есть человеческая трагедия для сегодняшнего выродившегося люда? Вести себя так, словно мы обладаем свободой воли, зная при этом, что ее у нас нет.
Анонимно: Тому, кого это касается, налоговый отдел 16-го района.
Этим письмом сообщаю вам о том, что Оливер Рассел, из дома номер 38 по Роуд Дунстан, 16-го района избегает уплаты налогов. Он работает в компании Лавка Зеленщика (главный офис на Риал Роуд, 17) в качестве водителя микроавтобуса и получает зарплату наличными непосредственно от главы компании Мистера Стюарта Хьюза. Фактически Рассел и Мистер Хьюз являются старыми друзьями. Мы имеем основания полагать, что Мистер Рассел недавно получил 150 фунтов наличными от Мистера Хьюза. Мы также имеем основания полагать, что Рассел занимается распространением пиратской видеопродукции, а также распространяет рекламные проспекты индийских ресторанов и другие товары. Вы понимаете, что в сложившихся обстоятельствах я могу подписаться лишь как –
Заинтересованный Представитель Общественности.
Оливер: Доктор Робб очень мила, не правда ли? Если «очень мила» хоть что-то меняет.
Она слушает, хотя мне и не хочется много говорить.
Она говорит, что уверенность в том, что лучше уже никогда не станет – составляющая часть депрессии. Я говорю, что уверенность в том, что лучше уже никогда не станет – вполне нормальное и естественное следствие того, что лучше не становится.
Она спрашивает меня о потере либидо и я стараюсь отвечать галантно.
Нет, я стараюсь ей угодить. Я отвечаю «да» на все ее вопросы. Плохой сон? Да. Рано просыпаетесь? Да. Нету интереса к жизни? Да. Рассеянность? Да. Утрата либидо? Смотри выше. Плохой аппетит? Да. Слезливость? Да.
Она спрашивает, много ли я пью. Не достаточно, чтобы поднять настроение, отвечаю я. Мы говорим о том, о сем. Похоже алкоголь является депрессантом. Но она считает, что я пью недостаточно много, чтобы это было причиной в моем случае. Разве это не угнетает?
Она говорит, что солнечный свет помогает преодолеть депрессию. Я говорю – а жизнь понятие противоположное смерти.
Я понимаю, что я вынуждаю ее говорить как какой-нибудь узколобый бюрократ. Это не входит в мои намерения. Она хороший и располагающий к себе представитель тех, кто гадает на кофейной гуще. На самом деле, если бы не утрата либидо…
Она спрашивает меня о смерти матери. Ну что я могу ответить? В то время мне было шесть. Она умерла, а потом мой отец начал вымещать на мне то, что она умерла. Избивал меня и все такое. Потому что я напоминал ему мою мать.
Да, я могу сплести обычные виньетки далекой страны детства – То, как она целовала меня перед сном, То, как она ерошила мои волосы, Вечернее купание у нас дома, – но какие из них действительно мои, а какие я стянул из циклопедии фальшивых воспоминаний в настоящий момент я не в силах распознать.
Доктор Робб спрашивает меня как она умерла. Я отвечаю, что в больнице. Нет, я ее не видел. Неделю она отводила меня в школу каждое утро и забирала меня из школы, а на следующей неделе ее опустили в землю. Нет, я не видел ее в больнице. Нет, я не видел ее убранной в последний путь, Еще более прекрасной в смерти, чем при жизни.
Я всегда думал, что она умерла от сердечного приступа, от чего-то взрослого и загадочного. Я задавался вопросом «почему» и «зачем» чаще чем «как». А когда, уже позже, я спрашивал о подробностях, мой рыбообразный отец начинал просто подвывать старой песне горя и одиночества. «Она умерла, Оливер», – вот все, что говорил этот старый ублюдок, – «и лучшая часть меня умерла вместе с ней». В этом он был совершенно прав.
Доктор Робб спросила меня, самым деликатным и участливым образом, не будет ли это совершенно невероятной гипотезой, полагать, что моя давно почившая мать наложила на себя руки.
Тучи и правда сгущаются, вам так не кажется?
Софи: Как только я оказалась со Стюартом один на один, я осуществила свой план. Я спросила могу ли я поговорить с ним. Обычно я так не говорю и это заставило его прислушаться.
Я сказала: «Если с папой что-нибудь случится…»
Он перебил: «С ним ничего не случится».
Я сказала: «Я знаю, я еще маленькая. Но если с папой что-нибудь случится…»