– Ладно, ты прав. А жаль, так стройненько складывается!
– Мы еще не знаем, каким образом Михаил выпал. Толкнули? Сам потерял равновесие? Был ли он навеселе? Я найду подходы к судмедэксперту района, узнаю детали. Кроме того, надо познакомиться с подопечными Козырева, – твоя идея с дозой вполне правдоподобна, хоть Люба ее категорически отрицает… Давай посмотрим на них поближе. Возможно, у полиции все же есть основания подозревать их? Ну и компьютер Михаила. Как только Катя позволит, мы должны вернуться в квартиру и изучить его файлы.
Есть расхотелось, но Катя все еще сидела за столиком на кухне, бездумно отправляя в рот крошки от сломанной баранки, хотя три ее обломка лежали тут же, на блюдце. Чай в чашке постепенно остывал, подергиваясь пленкой.
Вот так, теперь совсем одна… И надо же, чтоб так совпало: разрыв с Арно и сообщение о смерти брата в один день… Еще совсем недавно ей казалось, что в ее жизнь пришло новое счастье, – мощный и яркий поворот в судьбе, в душе. Она верила, что Арно подарил ей себя, что этот человек стал родным. Рано потеряв родителей, Катя мечтала о большой счастливой семье, чтоб не меньше трех детей, лучше четырех, чтобы у нее и у всех них стало много родных! А судьба взяла и отняла последних… Ладно бы только Арно, как бы Катя ни страдала от разрыва, она понимала, что любовь его оказалась иллюзией, что все равно не суждено. Но брата-то за какие грехи у нее отняли? Сначала папу с мамой, а теперь и Мишу?! Чем она перед богами провинилась, что с ней так жестоко обошлись?! Одна, одна на всей планете, – знаете ли вы, боги, как это страшно? Как непосильно абсолютное одиночество?
Она вздрогнула от этих мыслей. А может, от холода. Хватит, надо прекратить растравлять раны. Мама с детства ей говорила: «Боль подобна ребенку. Будешь ее лелеять – она вырастет».
Катя заставила себя встать, но на некоторое время замерла у кухонного столика, не понимая, что ей делать. И надо ли что-то делать…
Да надо, вообще-то. Прибрать квартиру, к примеру.
Она вошла в большую комнату, постояла посреди хаоса, пытаясь прикинуть, с чего начать… И направилась в спальню. Легла на кровать брата, натянула одеяло до ушей.
Оно пахло Мишей. Детством. Счастьем.
Скомкав одеяло, Катя прижала его к лицу, вдыхая запах, и завыла, как брошенная собака.
Александра догнала Любу уже на улице и молча зашагала с нею рядом в сторону метро. Девушка пару раз косилась на свою нежданную спутницу, но ничего не сказала.
Наконец, уже у входа в подземку, Люба развернулась, встав к Александре лицом.
– Вы этой Кате верите?
– А как же иначе, Люба? Полиция не дала бы ключи постороннему человеку, они наверняка по своей базе данных проверили.
– Выходит, Миша меня обманывал?! Я не могу в это поверить, понимаете, не могу!
Александра помолчала, затем приобняла Любу.
– А пойдемте в кафе? Посидим, поговорим… Я приглашаю.
Они доехали до Тверской, а там, на Пушкинской площади, зашли в первое попавшееся заведение по левую сторону от кинотеатра. Сделали заказ.
– Как вы оказались в группе у Михаила? – спросила Александра, понимая, что девушке необходимо выговориться, и лучше всего начать ab ovo, то есть с самого начала.
Люба вскинула на нее несчастные глаза и, потерзав салфетку, принялась рассказывать.
…Любе повезло в одном, зато по-крупному: ее мать, Анна Семеновна, работала нянечкой в детском саду, отстроенном посреди приличных кооперативных домов. В микрорайоне уже планировалась точечная застройка новых башен бизнес-класса, что неизбежно повысило бы его рейтинг. Заведующая детским садом была дамой дальновидной, с врожденной деловой жилкой, и репутацию своего заведения не только берегла, но и всячески старалась приумножить ввиду грядущего спроса состоятельных родителей. Посему требования ее к персоналу были высокими; она не пошла на поводу у времени, в которое детские сады закрывались, а в оставшиеся брали кого ни попадя.
Анна Семеновна была трудягой, работала быстро и чисто, что заведующая высоко ценила: найти хороший технический персонал крайне трудно. И дочку ее (от неизвестного отца) взяла в садик бесплатно, чуть только девочка научилась ходить. Не положено по правилам, зато Анна Семеновна могла спокойно работать, нередко на две группы, случалось, и на три – текучка нянечек была высокой. Недоношенный и рахитичный ребенок, Люба никогда бы не получила такого питания и ухода, как там. И, скорее всего, попросту не выжила бы: мать работала много, а зарабатывала мало, и не смогла б обеспечить ребенку надлежащий уход.
Однако у этого везения вскоре обнаружилась другая сторона медали: дети усвоили, что Люба слабенькая и… бедная. Да, эти дети из первых дорогих новостроек уже в три-четыре года отлично осознавали имущественное неравенство и уже, подражая родителям, презирали тех, у кого нет модных вещиц и игрушек.
Наверное, к ней точно так же отнеслись бы и в районном детсадике, а может, даже хуже, потому что в этом, элитном, у детей были лучшие воспитатели и худо-бедно прививались хорошие манеры, тогда как в районном такого ребенка не только презирали бы, но еще и били. Однако Люба была уверена, что дело в имущественном неравенстве, и с детства ненавидела богатых.
Эту классовую ненависть она носила в своем сердце всю раннюю юность, умело пряча ее, – защитная реакция слабых и отверженных. В школе ее не любили. «Тощая, некрасивая, замкнутая – портрет не нуждается в комментариях, а?» – криво усмехнулась Люба.
Тяжелая работа… да что там «тяжелая» – попросту на износ! – постепенно подкашивала здоровье Анны Семеновны. Боль в пояснице, в коленях, то не согнешься, то не ступишь. А физический труд снисхождения не знал.
«Надо тебе, доча, начинать подрабатывать самой. Я уже не могу, как раньше…»
И Люба стала иногда подменять мать у частных клиентов, к которым Анна Семеновна ходила убирать несколько раз в неделю после работы в детском саду. За последние годы штат нянечек стал укомплектован, ей больше не приходилось работать в нескольких группах, время высвободилось, и Анна Семеновна принялась подрабатывать в частном порядке.
Любе было стыдно и неловко заниматься грязной работой – мать-то давно привыкла, для нее это стало нормой, чужую грязь подтирать, – а Любе претило. Да и время такое пошло, что девицы больше собой занимались, модными шмотками и прибамбасами, и все на родительские деньги…
Но не хватало Любе родительских денег. Тем более что мать уже не могла, как раньше, по двенадцать часов в день вкалывать.
В общем, не хотелось, да пришлось. Навыки-то у нее были, – в вечное материнское отсутствие дом вела она и тоже оказалась чистюлей, как мать, делала все быстро и ловко. В первой семье к ней отнеслись приветливо, без снобизма, что Любу немного приободрило. Постепенно она переняла всех частных клиентов матери, и, несмотря на осадок, который вызывала в ее душе черная работа, и откровенно хамское отношение некоторых нанимателей, она немножко воспрянула духом: деньги шли, клиенты ею дорожили, даже чуть прибавили жалованье. А потом стали ее рекомендовать друзьям. Время на учебу у Любы резко уменьшилось, зато доходы увеличились. Возможность купить вещи, которые раньше ей были не по карману, в изрядной степени компенсировала ее душевный дискомфорт.