— Не понимаю.
— Да нет же, понимаешь. Помнишь, ты не дала Ленке воробушка, хоть и обещала? Тебе было стыдно, что ты нарушила слово, и поэтому ты сразу стала считать Ленку плохой, а до того с ней дружила.
— Ты вообще с кем дружишь? — задохнулась Лиза. — Она меня побить пыталась и кулон отобрать, помнишь?
— Ну да. Но ты на нее еще до этого начала злиться, ведь правда?
Лиза обиженно тряхнула головой.
— Ну, вот и твой папа так же. Поэтому он так бесился в машине, когда с ним спорили, — ведь если он не прав в чем-то, значит, может быть не прав и в другом. В том, что ушел, например. Ему надо чувствовать себя хорошим, понимаешь? А теперь, когда Наталью убили, все еще хуже — ведь он уговорил ее ехать за тобой в аэропорт, и она из-за тебя расстроилась и пошла курить, а ты — его дочка. И он чувствует себя еще виноватей, таким виноватым, что ненавидит себя.
— Ужасно… — прошептала Лиза. Ей хотелось разрыдаться.
— Да, ужасно, — равнодушно откликнулся Никита. — Поэтому он делает то, что проще, и ненавидит тебя. И правильно — если подумать, ты же виновата, что она пошла на улицу, ты ж ее обзывала и кричала, что хочешь, чтоб она умерла, так ведь? Он хотел бы тебя убить. Он был бы рад, если бы убили тебя, а не ее.
Он выпучил глаза, высунул набок язык и издал ужасный звук, хватаясь за горло. «Вот так. И выпустить тебе кишки. Так было бы легче». Лиза помотала головой. Груз вины и ужаса был настолько тяжел, что, казалось, вдавливает ее в кафельный пол, лишает сил, парализует. Все глубже и глубже, туда, где чудовищное давление могут выдержать лишь монстры… Еще немного — и она останется здесь навсегда, раздавленная и неподвижная.
— Я должна все исправить, — сказала она скорее себе, чем Никите. — Я должна придумать, как…
— Да не можешь ты ничего исправить, — встрял воображаемый друг.
— Могу. Могу…
Она снова тряхнула головой, отгоняя картинку самой себя, лежащей с выпущенными кишками в зарослях стланика. Ее мертвые глаза смотрели в небо; там, в серой хмари кружилась чайка-поморник, у нее был большой тяжелый клюв, загнутый на конце, и этим клювом она могла подцепить петли внутренностей и проглотить их… Нет. Лиза жива, и она может все исправить, все-все исправить… Ведь хороших девочек не убивают, хорошие девочки исправляют свои ошибки. Что, если попробовать еще раз оживить Наталью — только совсем? Лиза погладила кулон. Что произошло тогда в комнате? Она захотела, чтобы Наталья ожила… Может, если захотеть по-настоящему сильно, то она не умрет еще раз?
— Чушь, — бросил Никита. — Ты не можешь этого по-настоящему захотеть, тебе же хочется, чтоб ее не было, и теперь ты надеешься, что папа вернется к вам с мамой, раз ее нет.
Лиза сердито отмахнулась.
— Я же не знала, что он из-за этого всех ненавидит, — сказала она. — Лучше пусть он с ней живет, чем так…
Можно попробовать как-то заманить его в комнату, где лежит Наталья, и попросить воробушка снова… очень-очень попросить, изо всех сил. И она встанет… со снегом на глазах… сможет ли папа ее поцеловать, или ему будет противно из-за кишок и запаха оттаявшей морозилки?
— Ты что, дура? — влез Никита. — Да он же от испуга умрет, разрыв сердца — и все. Он же взрослый!
Лиза неохотно кивнула. В этом Никита, несомненно, был прав. Потому что взрослые точно знают, что правильно, а что — нет, что возможно на этом свете, а чего — точно не бывает… И встающий мертвец не поместится в голову, где есть это знание. Это просто разорвет человека на части, и он умрет. Или того хуже — провалится… провалится во тьму, где нет ничего правильного и ложного, нет реального и выдуманного, ни верха, ни низа… Упадет в бездну и сойдет с ума, и остаток жизни проведет в комнате с забранными решеткой окнами, в красивом белом доме, над которым то и дело пролетают идущие на посадку самолеты… Нет, нельзя даже думать о том, чтобы заставлять папу смотреть, как его мертвая жена встает с постели. Надо придумать что-то другое.
— Если бы папа знал, кто убийца, он бы мог ненавидеть его, — задумчиво сказала Лиза.
— Не помо…
— Иди ты к черту.
Лиза сжала голову, будто пытаясь выдавить из нее своего воображаемого приятеля.
— Ты же знаешь, что я прав, а сама опять на меня орешь.
— Иди ты к черту со своей правотой, — огрызнулась она. — Я так не могу. Я должна попытаться что-то сделать, понимаешь? Я не могу, чтобы он так мучился… и так… так смотрел на меня… не могу!
Она снова схватилась за голову. Никита ей не помощник, это понятно. Ему же скучно одному… а Лиза дружит с ним, только когда у нее все плохо. И теперь он мстит ей своей ужасной правдой и нарочно мешает придумать, как все исправить. Когда-то он был ей другом — но теперь стал злой…
— Вот видишь, опять, — шепнул Никита. — Ты чувствуешь себя виноватой и поэтому считаешь меня плохим. Прямо как твой папа. А ведь я стараюсь помочь тебе. Может, папа не зря на тебя злится?
Их безмолвный диалог был прерван звуком тяжелых мужских шагов. Лиза настороженно подняла голову и прислушалась. Из кабинки донеслось журчание, потом грохот падающей в унитаз воды. Тоскливо заскрипела, открываясь, дверь. Внезапно человек испуганно выматерился, и Лиза напряглась, безотчетно ожидая, что сейчас рассерженный взрослый появится на пороге ее убежища.
— Ты что, Анька, бродишь тут, как привидение? — спросил мужчина, и Лиза слегка расслабилась: он обращался явно к кому-то другому.
— Извини, Леня, я тебя искала, — ответил женский голос, сбивчивый и какой-то блеклый. — Ленечка, мне бы дозу… Плохо мне…
Интересно, дозу чего, недоуменно подумала Лиза. Лекарства — раз ей плохо? Но почему она не возьмет его в аптечке, а просит у какого-то непонятного Лени… откуда он здесь взялся?
Лиза услышала, как человек подошел к раковине. Теперь она различала и другие шаги — легкое, почти неразличимое шуршание валенок. Неудивительно, что мужчина испугался, обнаружив, что он не один.
Лиза никак не могла понять, почему он молчит. Она различала частое, тяжелое дыхание женщины — понятно было, что ей и правда плохо.
— Пожалуйста, Ленечка, — умоляюще проговорила женщина.
В раковину ударила струя воды, и теперь Лизе приходилось прислушиваться изо всех сил, чтобы разобрать слова — однако она никак не могла понять, о чем идет речь.
— Леня, меня ломает… — простонала женщина.
— Ты совсем сторчалась, наркоманка хренова! — заговорил, наконец, мужчина. — Отцепись, у меня нет.
— Леня, ломает, не могу… ну милый, ну пожалуйста…
— А я сказал, что у меня нет! Я что, по-твоему, везде с собой вожу, мне делать больше нефиг, по углам барыжу? Сожри еще кодеина, я тебе две пачки дал.