Артемьевна повела Лизу наверх, в ее комнату, помогла снять сырую жакетку, платье, туфли, которые сейчас походили на два кома грязи. Лиза закуталась в одеяло: озноб не отпускал, пробирал до костей, заставляя их дергаться и выписывать глупые танцы ужаса.
Няня присела на кровати. Она положила на дрожащие Лизины ноги большую теплую руку.
– Плохо, детонька? – спросила она, горестно вглядываясь в Лизино лицо, закрытое спутанными волосами. – Дура я, дура старая! Знала, что в городу люди лихие, а тебя пустила.
– Нет, все хорошо, – медленно проговорила Лиза. – Если его не убили, все хорошо. Теперь ведь тихо, правда?
– Тихо.
– Тогда, нянечка… Я знаю, что страшно, жутко, но что делать? Нянечка, милая, возьми на кухне фонарь и сходи к бузине, что между нами и Свербеевыми. Знаешь это место? Если он там…
Ничего больше сказать она не могла. Артемьевна вздохнула и грузно поднялась:
– А чего мне, старой, бояться? Пойду погляну. Ты не таись, Лизушка. Что там у вас было?
Лиза кое-как рассказала няне про черных людей в саду.
– Страх какой! – перекрестилась Артемьевна. – А твой-то сам не из этих лихих? Молчу, молчу, не сердись! Это босяки муртазинские, не иначе. Я слыхала, их фулиганами зовут. Они так гуляют.
Няня помолчала, постояла в дверях.
– Не пойму, что за дело такое, – сказала она. – И на муртазинских-то непохоже! Денег с вас не спросили, тебя не взяли. А какой мушшина таку ягодку отпустит? Нет, нечисто дело!
– Нянечка, ради бога, поди скорей! – взмолилась Лиза. – И еще… Я там шаль потеряла – тетину, такую, знаешь, с бомбошками.
– Посмотрю и шаль. Ты спи, Лизушка.
– Нет, я тебя подожду!
– Нечисто дело! – продолжала ворчать Артемьевна, выбираясь из Лизиной светелки. – Надо было Свербеевым сторожа ставить. Так и дом сожгут! Хозяевам никакой продажи, а соседям сиди дрожи, слушай, как кто-то ходит-свищет…
Как только няня ушла, Лиза спрыгнула с кровати и бросилась к умывальнику. Вот что надо было сделать сразу же – смыть с себя весь этот ужас!
Лиза долго плескалась в холодной воде, и все ей было мало, все отпечаток рваной перчатки жег лицо. Только когда щеки совсем онемели, вернулись и спокойствие, и разум, и память, и вкус Ваниных губ, и уверенность, что судьба все решила, и никому этого не переменить. Лиза расчесала и заплела косу, развесила по стульям мокрую одежду. Тишина и темнота знакомой комнаты успокаивали: были такими же, как всегда. Это значило, что даже самое страшное когда-нибудь кончается!
Артемьевна вернулась через четверть часа. Она принесла теткину шаль, мокрую и грязную, с прилипшим с одного краю бурым песком.
– Шаль под бузиной нашла, – сообщила няня. – Анюта не хватится, так помою завтра. А парнек твой ушел. Крепкий, должно быть, ловкий, раз трое его не свалили. А бились сильно! У Свербеевых как Мамай прошел – поналомано кустов, понабуровлено. Ты, Лизушка, больше своего туда не зови. Уж лучше сразу ко мне идите! Я у Матреши лягу, а вы у меня милуйтесь. Кровать моя мягонька…
– Что ты такое, няня, говоришь? – замахала руками Лиза. – Это невозможно и нехорошо! За кого ты меня принимаешь?
Ночное происшествие теперь пугало меньше. Главное, Ваня не только остался жив, но и не дал себя в обиду муртазинским босякам. Еще бы – он принадлежал к непостижимому миру мужчин, которые вплавь одолевают реки, скачут на лохматых лошадях по соленым азиатским глинам, по сыпучим пескам. Они врубаются в джунгли и дружатся с дикими племенами. Все эти удивительные вещи существуют не только в Володькиных книжках! Даже если сегодняшние черные люди не хулиганы, как считает няня, а боевики из склепа Збарасских, все равно их можно побить. Скоро наступит утро, все страшное исчезнет. Аминь, аминь, рассыпься!
Лиза тогда не могла предположить, что самое страшное для нее только начинается.
День, который Лиза запомнила навсегда, с утра не обещал ничего особенного. Дождик перестал, однако было серо, зябко, скучно. Проснувшись, Лиза не сразу вспомнила, что случилось ночью. Неужели все это на самом деле было – мокрая бузина, свист, люди без лиц? Но жакетка, которая для просушки растопырила рукава на спинке стула, но платье на другом стуле, сплошь заляпанное по подолу грязью, говорили: было, было, было!
Первым делом Лиза решила узнать, что с Ваней. Мурочка не зря сравнивала подругу с Джульеттой: Лиза тоже решила послать к возлюбленному няню с запиской. Сидя на кровати и расчесывая косу, Лиза мысленно составляла эту записку, но вдруг в ее комнату постучали.
– Анна Терентьевна вас к себе просят, – сообщила аскетически прилизанная Матрешина голова, сунувшаяся в дверь и тут же пропавшая.
Это был дурной знак. Королевские аудиенции до завтрака назначались тетей Анютой только в самых крайних случаях – если накануне был провален экзамен, или потерян новый зонтик, или самовольно пропущены музыкальные занятия у мадам Колчевской.
Когда Лиза спустилась в гостиную, Анна Терентьевна сидела в своем кресле у окна. Рабочая корзинка была отодвинута в сторону, из нее корой торчал недовязанный антимакасар. Среди разноцветных клубков угрожающе поблескивал праздный крючок. Лицо Анны Терентьевны пылало лиловыми пятнами. Она смотрела не на вошедшую Лизу, а на самую дальнюю крышу за окном.
– Вы звали, тетя? – задала Лиза бессмысленный, но неизбежный вопрос.
После долгой паузы, не спуская глаз с дальней крыши, Анна Терентьевна произнесла:
– У меня только что был Игнатий Феликсович.
– Так рано? У него что-то стряслось? – проворковала Лиза, внутренне обмирая.
– Не паясничай! – вдруг вскрикнула Анна Терентьевна жалким голосом. – Он, как давний друг семьи и благородный человек, зашел меня предостеречь. Я знала, твои вольности закончатся чем-то подобным! Боже, я сквозь землю готова была провалиться!
– Ничего не понимаю, – вяло соврала Лиза.
– Не понимаешь? Ты мне лжешь и лжешь ежедневно! Оказывается, ты бегаешь по всему городу за каким-то мальчишкой. Ты забыла стыд и целуешься с ним по углам! Когда Игнатий Феликсович сообщил об этом, я едва не лишилась чувств. Я в своей жизни ничего подобного не могла…
– С чего он взял? – попробовала защищаться Лиза.
– Он видел все собственными глазами! В какой-то беседке ты… Я даже не могу этого повторить! Мой язык не знает слов, которыми можно описать…
Лиза нахмурилась:
– Допустим, он что-то видел – или ему так показалось. Он бежит сюда, ябедничает вам. И после этого вы называете его благородным человеком?
Тетя Анюта наконец перестала изучать крыши на горизонте. Ее глаза наполнились гневными слезами.
– Конечно, он благороден! Он знает – ты дитя. Он понимает, что ты можешь по неведению увлечься новой незнакомой игрой, не соображая, что творишь. Но другие! Не знающие ни тебя, ни нашей семьи, ни твоего воспитания! Они твое поведение истолкуют превратно. О тебе начнут говорить! Ты не подумала об этом? Заметь, я не допускаю мысли, что ты действительно кем-то настолько увлеклась, что забылась и… Ах, я не могу! Лиза, ты меня убиваешь!