Мила кивнула – мог. Они с Лерой иногда отправляли друг другу фотографии или просто короткие записочки.
Что письма ему посылает Леонид, Тишинский сообразил сразу, получив самое первое через день после четвертой годовщины гибели Инны. Вынул утром из почтового ящика конверт без обратного адреса, повертел в руках, не понимая, зачем кому-то понадобилось ему писать. Константин никогда не получал писем, потому что его родственники жили в Москве, и все регулярно созванивались с ними по телефону, а иногородних знакомых не было. Послание оказалось коротким: «Ты убийца». Костя с недоумением посмотрел на неровно оторванный от принтерного листа клочок бумаги, смял его и выбросил вместе с конвертом в мусоропровод. Только уже в метро, по дороге на работу, до него дошло: письмо было адресовано ему, а написал его Леонид. Больше некому. Да, больше просто некому.
Леня Дорышев, которого привела в институт Тамара, казался парнем умным, спокойным и порядочным. Все, кто его знал, отзывались о нем отлично. В меру веселый, в меру компанейский, интеллигентный и вежливый человек. И только встречаясь с Константином, Дорышев здоровался, сразу отводил глаза и немедленно удалялся. «А ведь боится, что я подам ему руку», – понял тогда Константин Олегович. Первой его мыслью было рассказать Леониду, как он нашел Инну утром, и уверить, что ничьих других следов на песчаной дорожке не было. Однако он не стал ничего говорить. Зачем? В конце концов, пусть Дорышев думает, что хочет.
С тех пор письма приходили каждый год, сначала обычной почтой, потом по электронной. Тишинский научился почти не обращать на них внимания.
– А ведь ты пытался убить другую девушку, Костя, – ровно произнесла Мила, отвернувшись от мужа. – Меня. Ты же не спутал бы меня ни с кем, даже в чужой куртке. И ни в какую аварию ты никогда бы не попал – ты же бывший гонщик, какая, к черту, авария? Объехать лес за пятнадцать минут невозможно, да и пост ГАИ там есть, тебя бы увидели. Ты проехал через лес. Никто бы не проехал, а ты смог. Правда, и машина у нас хорошая, джип. А лес ты знаешь, как свои пять пальцев, ты же заядлый грибник. Ты проехал через лес и устроил аварию. Кстати, зачем вызывать гаишников, если ты расплатился на месте? Тебе нужно было алиби.
Мила наконец посмотрела на Константина. Тот показался ей совсем незнакомым, жалким, и даже в сумерках было видно, как он постарел на несколько часов.
– Зачем, Костя? Ты же мог просто со мной развестись. Зачем?
Спрашивала, глядя на мужа, и сама все понимала, без слов: он устал от давних тайн, хотел забыть ту девушку и быть счастливым. С ней, с Милой. Хотелось спросить, что же случилось, что не дало ему такой возможности. Но не спросила. И так догадывалась.
Муж всегда казался Миле сильным и умным, и ей было уютно за его спиной. И никогда не приходило в голову его пожалеть, потому что жалеют только слабых. Сейчас Мила жалела его отчаянно. Ей захотелось прижаться к нему и погладить по голове, как маленького, но она с трудом сдержалась.
А Тишинскому хотелось, чтобы жена ушла куда-нибудь ненадолго. Ему нужно было подняться и навсегда уйти из этого дома, но при ней он отчего-то не мог. Еще ему очень хотелось наглядеться на Милу напоследок, но и этого он сделать не мог, а только смотрел в окно на сгущающиеся сумерки.
Когда жена, простившись с незнакомым ему мужчиной, быстро пошла по дорожке к дому, Константин Олегович уже знал, что никогда не сможет видеть в ней его Милу. Честную, умную, добрую и ироничную. Любящую. Отныне ему предстояло жить с лживой и чужой женщиной. С Инной. Когда-то он хотел, чтобы Мила была похожа на Инну, вот и получил Инну.
Тишинский понял, что она нужна ему любая, когда уже нажимал курок, поэтому и успел отвести дуло, не совершив непоправимого. Впрочем, непоправимое уже свершилось. Ему так необходимо было видеть ее, обнимать, спешить к ней после работы… Без Милы жизнь ему не нужна, и теперь он не знал, что ему с ней, с ненужной жизнью, делать.
Нужно избавиться от пистолета, отстраненно подумал Константин Олегович. И удивился собственным мыслям: ему казалось, что он не способен думать ни о чем, кроме того, что потерял Милу и отныне его жизнь будет пуста и лишена смысла.
Пистолет достался ему от друга-одноклассника, после армии начавшего работать автослесарем и ставшего членом некой преступной группировки. То есть банды. Группировка занималась угоном и перепродажей автомобилей, что-то делила с такими же другими группировками, и школьный друг очень скоро оказался на кладбище, не успев насладиться огромными, по тогдашним меркам, деньгами. Пистолет одноклассник продал Тишинскому незадолго до смерти. Костя тогда только-только окончил институт, денег у него почти не было и расплачивался он частями. Последнюю отдал как раз накануне гибели незадачливого бандита…
Мила тяжело, как больная, поднялась со стула, достала из брошенной на диван ветровки телефон и вышла на крыльцо.
– Роман, никогда не приезжай, – быстро проговорила она в трубку, едва услышав ответ. – И не жди меня.
Почему ей казалось, что расстаться с Романом будет трудно? Трудно расстаться с Костей. Просто невозможно расстаться с Костей. Нельзя оставить его одного, постаревшего за несколько часов. И разве можно забыть, как хорошо молчать с ним по вечерам или разговаривать ни о чем? Забыть их спонтанные поездки по незнакомым городам и ощущение покоя и безмятежности, которое всегда окутывало ее в его присутствии. Даже сейчас.
Мила еще постояла на крыльце, крутя телефон в руках, вздохнула и вернулась в дом. Не спеша подошла к мужу, обняла за плечи и прижалась щекой к лысеющей макушке.
– Костя… Я люблю тебя. Ты мне верь.
Она никогда не говорила ему ничего подобного. И неделю назад очень удивилась бы, представив себя признающейся мужу в любви и верности до гроба.
Константин попытался отвести ее руки, но Мила не позволила. Оставив попытки отстранить, Тишинский погладил ее по руке.
– Это нельзя простить, – все же выдавил из себя Константин Олегович. – Я сейчас уйду.
– Не говори ерунду, – устало попросила Мила. Подумала и села к нему на колени, уткнувшись лбом в родную шею. – Мне видней, что можно простить, а что нельзя.
Они так и сидели, не включая свет, пока не стало совсем темно, как бывает темно только за городом.
– Светлана Леонидовна! – тихо позвала Катя, сунув голову в кабинет заместителя директора. – С «Рижского» звонят, не знают, что делать: Вячеслава Викторовича опять нет, а им нужно срочно технологический маршрут согласовать.
Звонок с «Рижской» мог означать только одно: Славка снова напился и не вышел на работу. У него хоть на это ума хватало – не показываться на работе в непотребном виде. После смерти Лизы Кузьменко-младший, мгновенно постаревший и какой-то неживой, первое время держался хорошо, мужественно. Отказался от няни, которую ему навязывал Виктор Федорович, водил детей в сад, готовил им еду, укладывал спать. Казалось, он стойко перенесет горе. Совсем не верилось, что способен запить, как последний бомж, и начать в детский сад являться пьяным, а на работу не являться вовсе.