– А вы знаете, что среди разработчиков атомного оружия были гениальные ученые. Самые порядочные и самые высоконравственные люди. Среди них был даже великий Нильс Бор. Но все их принципы не помешали им создать подобное оружие. И вы помните, чем все это закончилось? Самая демократичная и свободная страна в мире сбросила две атомные бомбы на японские города. Насколько я помню статистические данные, там погибло около двух процентов военных, остальные были мирные люди. Женщины, дети, старики. И до сих пор подобное варварство оправдывается якобы военной необходимостью. Или вы об этом никогда не слышали. Люди сгорели в пламени атомного взрыва, а те, кто выжил, медленно умирали еще сорок лет.
– Я об этом слышал. Но тогда была война.
– Сейчас тоже идет война. Еще более ожесточенная и непримиримая, чем раньше. Четвертая мировая война. Война между двумя цивилизациями. И мы просто помогаем своей цивилизации не проиграть в этой войне.
– Убивая тысячи невиновных людей?
– Вы сами сказали, что тогда была война. Один немецкий коллега рассказал мне, что перед самым окончанием войны английская авиация почти полностью стерла с лица земли Дрезден. Погибли тысячи мирных жителей, которые прятались в городе, пытаясь спастись от этого кошмара. Летчиков наградили, и никто никогда не считал это безнравственным поступком. Убийство на войне даже сотен тысяч людей считается воинской доблестью, а убийцы награждаются орденами и медалями.
– Нас никто не будет награждать.
– Мы работаем не для этого.
– Насколько мне удалось выяснить, здесь работают специалисты, которые получают хорошие деньги за свою работу.
– Согласна, – улыбнулась она, – но это часть нашей работы. Бескорыстных людей сейчас почти не осталось. Однако продолжим. Ты так и не спросил у меня, почему я здесь оказалась. Ведь я могла остаться в Америке или Канаде, где у меня были очень перспективные предложения. Я уже не говорю о Гарварде, своей лаборатории. – Она даже не заметила, как перешла на «ты», словно действительно считая его своим младшим родствеником или другом. – Но четыре года назад погиб мой сын.
Она погасила сигарету и вытащила новую.
– Врачи говорят, что мне нельзя так много курить, – невесело сообщила она, – но я не могу отвыкнуть от этой глупой привычки. Мой сын был журналистом. Американским журналистом, который все лишь выполнял свой профессиональный долг. Он отправился на встречу с представителем талибов и должен был взять у него интервью. Об этом было известно союзному военному руководству. Когда он появился там, было принято решение нанести ракетный удар по дому. Потом я точно узнала, что им было известно о нахождении в доме американского журналиста, соотечественника. Но подобная «мелочь» их не остановила. Вместе с ним погибли трое прибывших на встречу талибов и вся семья, которая находилась в доме: отец, мать, дедушка, четверо детей. Но они были мусульманами и их можно было не принимать в расчет. Вот так. Разорванные останки сына привезли, чтобы похоронить в Америке. Я отказалась, решив привезти его сюда. Вот такая история.
– Соболезную, – кивнул Маджид, – я понимаю, как вам тяжело.
– Не понимаешь, – резко сказала она, – это невозможно понять, пока сам не почувствуешь подобное. И тогда я стала задавать себе все эти проклятые вопросы. Почему можно убивать сотни тысяч людей в Ираке или Афганистане и никто за это не отвечает? Почему американцы вторглись в Ирак, заявив на весь мир, что там спрятано оружие, которое потом так и не нашли? Почему, когда «случайно» убивают сотню ни в чем неповинных людей в Афганистане, они всего лишь приносят свои извинения, да и то не всегда? Можешь себе представить, что случилось бы, если бы афганский вертолет или самолет случайно выпустил ракету и убил сотню американцев? Это был бы скандал на весь мир. А убийство сотни-другой мусульман – всего лишь статистика. И тогда я впервые спросила себя – почему? Почему мир устроен так несправедливо?
– Если мы убьем еще тысячу американцев или европейцев, разве от этого мир станет лучше? – с горечью спросил Маджид.
– Не станет. Но другая сторона будет по крайней мере знать, что мы можем наносить такие ответные удары. Страшные и неотвратимые. Или ты со мной не согласен?
– Не согласен, – упрямо сказал Маджид, – мы должны делать все, чтобы предотвращать подобные безумные акты, а не поощрять их.
– Ты еще слишком молод, – грустно сказала она, доставая очередную сигарету. – Я всего лишь пытаюсь тебя убедить в том, что в этом мире нет общих правил морали и нравственности. Все, что морально для победителей, будет считаться верным и правильным. Так было во все времена. Если бы нацисты победили во Второй мировой войне, то, возможно, в Нюрнберге судили бы продажных демократов или коммунистов. Победители всегда правы. Во все времена. Мне принесли извинения за смерть моего сына, которого убили сознательно, чтобы вместе с ним уничтожить трех боевиков. Извинения, которые я должна была принять. Но я их не принимаю.
Маджид опустил голову и молчал.
– Они не ценят человеческую жизнь своих врагов, – убежденно произнесла госпожа Сайед, – для них мы все – одна сплошная необразованная темная масса, которая не хочет принимать их ценности и разделять их взгляды.
– А мы разве ценим чужие жизни? – спросил он, по-прежнему не поднимая головы.
– Нет, – согласилась она, – в этом мире вообще разучились ценить чужую жизнь или задумываться о судьбе одного конкретного человека.
Он молчал.
– Завтра ты уедешь… – повторила она. – Постарайся понять, что не все так однозначно в этом мире.
– Я знаю, – сказал он, поднимая голову, – кто-то сбил на улице мою девушку в Лондоне, чтобы она никому не могла рассказать о моем отъезде. Я не знаю, кто это сделал. И мне даже неинтересно, кто именно. Но теперь я знаю, что это могла сделать любая из сторон. Этакая безнравственность, возведенная в абсолют. Вот что такое современный мир!
– Да, – печально кивнула она, – боюсь, что ты так ничего и не понял. Я только хочу сказать тебе, что ты не должен никому рассказывать о нашей лаборатории. Тем более что завтра, когда твой самолет возьмет курс на Исламабад, нас здесь уже не будет. И никого не будет. Лаборатория будет уничтожена. Таковы требование секретности. Прощай, Маджид! Возможно, мы больше никогда не увидимся.
Она потушила сигарету и прошла за свой стол. Юноша поднялся и вышел из ее кабинета, ничего не сказав. Посмотрел на лежавшие под крышкой часы и телефон. Достал их оттуда и, немного подумав, отправил в мусорное ведро. Он даже не мог предположить, что в это время решалась его судьба. Идрис встретился с тем, кто мог вынести ему приговор. Он настаивал на ликвидации молодого человека, который явно находился под контролем американцев или англичан.