Опыт знакомства мисс Уортон с детскими лечебными учреждениями ограничивался случаем пятидесятилетней давности, когда ее положили в местную больницу, чтобы удалить миндалины. Едва ли пребывание в Грейт-Ормонд-стрит сильно отличалось от ее травматических воспоминаний о том испытании. Впечатление было такое, будто она пришла на детский утренник: палаты ярко освещены, кругом игрушки, заботливые матери, веселая кутерьма. Впечатление сохранялось до тех пор, пока она не увидела бледные лица и исхудавшие конечности ребятишек. Они больны, сказала она себе, они все больны, и некоторые из них умрут. Этого не предотвратить.
Даррен был одним из них. Он сидел в постели и сосредоточенно складывал головоломку. С чувством собственной важности он сказал:
— От той болезни, которая у меня, можно умереть. Тут мне один мальчишка сказал.
— О, Даррен, нет, нет! — громко запротестовала мисс Уортон. — Ты не умрешь!
— Я тоже так считаю. Но мог бы. Я теперь переехал к приемным родителям. Вам сказали?
— Да, Даррен, это замечательно. Я так за тебя рада. Тебе у них хорошо?
— Вообще они ничего. Дядя собирается взять меня на рыбалку, когда я отсюда выйду. Они придут ко мне попозже. И у меня теперь есть велосипед — с высоким рулем.
Его взгляд был устремлен на дверь. С тех пор как она вошла, он почти не смотрел на нее, а подойдя к его кровати, мисс Уортон заметила в его лице почти взрослое смущение и вдруг увидела себя со стороны его глазами, глазами, должно быть, всех здешних ребятишек: жалкая, довольно глупая старая женщина с неуместным подарком — африканской фиалкой в маленьком горшочке.
— Мне не хватает тебя в церкви Святого Матфея, Даррен, — сказала она.
— Да. Только, наверное, у меня теперь не будет времени туда ходить.
— Конечно, не будет. Ты ведь будешь жить в своей приемной семье, я прекрасно понимаю.
Ей хотелось добавить: «А ведь нам бывало хорошо вместе, правда?» — но она сдержалась. Это было бы слишком похоже на униженную мольбу о том, чего он, как она понимала, не может ей дать.
Она принесла ему эту фиалку, потому что цветок в горшке для больницы удобнее, чем букет. Но он почти не взглянул на него, он обозревал набитую игрушками палату, и ей стало неловко: как взрослому человеку могло прийти в голову, что это подходящий для ребенка подарок? Фиалка ему не нужна, и она сама ему не нужна. «Он меня стыдится, — пришло ей в голову. Хочет отделаться, пока не пришел его новый дядя». Даррен едва ли заметил, как она попрощалась с ним и тихонько выскользнула за дверь, по дороге вручив фиалку одной из медсестер.
Сев в автобус, она доехала до Харроу-роуд и пешком пошла в церковь. Там у нее было полно работы. Отец Барнс, отказавшись после больницы от отпуска для восстановления здоровья, вернулся всего два дня назад, но количество служб и численность паствы возросла с тех пор, как в газете была напечатана его статья о чуде, и после сегодняшней вечерни ожидалась длинная очередь желающих причаститься. Церковь Святого Матфея уже никогда не будет такой, как прежде. «Интересно, как долго здесь будет оставаться место для меня?» — подумала мисс Уортон.
После убийства она впервые входила в церковь одна, но в своем одиночестве и страдании едва ли отдавала себе в этом отчет, пока не попыталась отпереть дверь и не обнаружила, так же как в то ужасное утро, что ключ не поворачивается. Как и тогда, дверь оказалась незапертой. С бьющимся сердцем она толкнула ее и позвала:
— Отец Барнс, вы здесь? Святой отец?
Молодая женщина в жакете и голубом шарфе на голове вышла из малой ризницы. Она была обыкновенной, приличной, совсем не страшной и, увидев побелевшее лицо мисс Уортон, сказала:
— Простите. Я вас напугала?
Мисс Уортон выдавила слабую улыбку.
— Нет-нет, что вы. Просто я не ожидала здесь никого увидеть. Вам что-то нужно? Отец Барнс придет только через полчаса.
— Нет, мне ничего не нужно, — ответила женщина. — Я была другом Пола Бероуна и просто хотела побыть одна в малой ризнице, увидеть, где это случилось, где он умер. Я уже ухожу. Отец Барнс велел вернуть ключ ему, но, может быть, можно оставить его вам, раз вы здесь?
Она протянула ключ, мисс Уортон взяла его и, стоя в нефе, смотрела вслед удалявшейся женщине. Дойдя до двери, та оглянулась и сказала:
— Он был прав. Коммандер Дэлглиш. Это просто комната, совершенно обычная комната. Там ничего нет, не на что смотреть.
С этими словами она вышла, а мисс Уортон, все еще дрожа, заперла дверь изнутри, прошла по проходу к решетке и, подняв голову, посмотрела на мерцавшую красным светом лампаду над алтарем. И это тоже — всего лишь обыкновенная лампа, подумала она, сделанная из полированной меди и красного стекла. Ее можно разобрать, вымыть и заправить обыкновенным маслом. А облатки, хранящиеся за задернутой занавеской, что они такое? Всего лишь тонкие кружочки муки и воды, упакованные в маленькие коробочки и приготовленные для того, чтобы отец Барнс доставал их оттуда и произносил над ними слова, которые должны превратить их в Тело Христово. Но ведь на самом деле они не меняются. Там, в маленьком закутке за лампадой, нет Бога. Его больше нет в этой церкви. Также как Даррен, он ушел отсюда. Потом она вспомнила, что сказал в своей проповеди отец Коллинз, когда она впервые появилась в церкви Святого Матфея: «Если вы обнаружите, что больше не веруете, продолжайте вести себя так, будто веруете по-прежнему. Если почувствуете, что не можете молиться, продолжайте произносить слова молитвы». Мисс Уортон преклонила колена на твердом полу, держась за решетку, чтобы не упасть, и произнесла слова, которыми всегда начинала свои молитвы:
— Господи, я недостойна того, чтобы Ты взошел под мою крышу, но скажи лишь слово — и душа моя исцелится.