Они степенно гуляли по улице. Стоял прекрасный летний вечер, теплый и свежий, как парное молоко, и совсем не хотелось проводить его в душной темноте кафе. Хлопотливый город ложился спать, дневная суета затихала, уступая место женскому смеху и стуку каблучков по асфальту, и даже машины, казалось, проезжают крадучись, осторожно. Было совсем светло, одиннадцатый час вечера растворил только капельку лиловых чернил в прозрачной акварели неба, и Жанна знала, что так будет до утра. Альберт Моисеевич купил ей мороженое, и Жанна весело его ела, слизывая капли со дна вафельного стаканчика.
— Вы не устали? Посидим где-нибудь?
Они свернули к парку и устроились на детской площадке, верхом на большой каменной черепахе. Жанна села, прислонясь к длинной каменной шее, какой не бывает у настоящих черепах, а Альберт Моисеевич оседлал хвост.
— Закурите скорее, — потребовала Жанна, — а то налетят комары.
Альберт Моисеевич послушно выудил сигареты из кармана.
— Повезло мне все-таки, — сказал он, мечтательно выдыхая дым, — неделю работаю и уже попал на свидание с самой красивой девушкой учреждения. А то и всего города.
— Ну уж вы скажете, — смутилась Жанна. — Не нужно комплиментов, лучше расскажите, как вы к нам попали.
— С удовольствием.
Альберт отвинтил крышечку у своей бутылки и подал ей. Не чинясь, Жанна сделала глоточек. Все это: и черепаха, и мороженое, и уютный вечер, и даже ликер «из горла» — словно возвращало Жанну в юность, не в ту трудную, жестокую юность, которая у нее была, а в ту, которая могла бы быть.
Он рассказал, что после института распределился в Архангельскую область, отработал там хирургом пять лет и теперь направлен сюда в ординатуру. Жена, не выдержав деревенского быта и тотального безденежья, больше года назад забрала ребенка и уехала к родителям.
— Таким образом, я сейчас свободен, — пояснил Альберт Моисеевич и отпил немножечко.
Жанна пожала плечами, давая понять, что семейный статус доктора ее абсолютно не волнует.
— Честно говоря, я уже скучаю по своей больничке, — признался он, — там я был один хирург на район, царь и бог, а здесь… Мальчик на побегушках какой-то. Ту операцию, на которой мы с вами познакомились, мне еле-еле дали сделать, и то потому что заведующий внезапно заболел. Там я привык, что только я решаю, что делать с больным, и никто мне не поможет, даже если я очень захочу, а тут нужно сначала сто раз все обсудить, пяти профессорам пациента показать, а потом они еще сто лет будут думать, достоин я самостоятельно оперировать или нет. А если вдруг решат, что достоин, обязательно припрутся в операционную и начнут под руку зудеть. Нет, дома лучше. Меня сюда прислали опыта набраться, но не хвастаясь могу сказать — все, что они тут делают, я дома делаю ничуть не хуже и безо всякой помпы.
— Правда?
— Правда-правда. Вы не думайте, что я такой наглый, — прежде чем делать выводы, я протоколы операций посмотрел, расспросил всех.
Жанна кивнула.
— Но вы же такой молодой, как вы так быстро всему научились?
— Жизнь научила. Когда приехал, конечно, ни черта не соображал. Боялся всего. А больные косяком идут, им, как вы понимаете, наплевать, что доктор три дня назад институт закончил. Причем не аппендициты, а такое все, знаете, гомерическое. Раз — ущемленная грыжа с некрозом кишки, два — опухолевый непроход, три — язва желудка с кровотечением. Я в шоке, а сестра мне говорит: «Доктор, отступать некуда, за нами только морг». И понеслось! Знаете, Жанна Игоревна, я глубоко убежден — то, что человек может или не может, решает только он сам. Скажет себе: «Я могу», — и горы свернет.
Она взглянула на собеседника с новым интересом. Его слова были так близки ей, так созвучны с тем, что думала она сама!
— Теперь вы, Жанна.
— Что — я?
— Расскажите о себе.
Она задумчиво посмотрела на него. Можно ли доверить Альберту те подробности ее жизни, которые Жанна тщательно пыталась скрывать? Разумеется, все знали, что она одна воспитывает ребенка, но на вопросы об его происхождении она всегда отмалчивалась, и большинство сотрудников считали — муж был, просто сбежал еще до того, как Верочка родилась. Такая репутация казалась Жанне не слишком унизительной. Истинное положение дел было, по ее мнению, гораздо более постыдным.
Альберт Моисеевич сидел такой спокойный, такой близкий в неверном вечернем свете… Сигарета казалась очень маленькой в его больших и сильных руках… И Жанна решилась рассказать все как есть.
— …Вот так, — закончила она свою короткую печальную повесть.
Лицо Альберта Моисеевича изменилось. Из глаз ушел азарт, погасла искра активного мужского интереса. Теперь взгляд его полон был сочувствия. Это была не презрительная жалость, а искреннее участие человека, которому самому пришлось много перенести.
— Вы меня осуждаете? — спросила она осторожно.
— Что вы, Жанна, что вы! Наоборот! Вы настоящая героиня!
Он взял ее руки в свои. Жанна, как ни была взволнованна, удивилась, какими нежными, мягкими и теплыми оказались его костлявые ручищи.
Сердце Ильи Алексеевича пело: все устраивалось даже лучше, чем он мог ожидать. Вот что значит последовать мудрому совету, каким бы идиотским он тебе поначалу ни казался! Он готов был расцеловать Колдунова. Ванька согласился, таким образом, дочь рожала ребенка в законном браке, не нужно было ни в чем признаваться Тамаре — чего еще желать для счастья? О том, как Алиса будет жить с этим хорошим, но чужим для нее человеком, Илья Алексеевич не задумывался. «Люди взрослые, сами разберутся», — сказал Колдунов, и он был с ним полностью согласен. Кроме того, он считал, что не только избавил дочь от позора, но и облагодетельствовал молодого человека, во всяком случае, настолько, чтобы тот во всем потакал дочери. Все мы судим о людях по себе, и, будучи ярко выраженным подкаблучником, Илья Алексеевич ожидал того же от Ивана. Оставалась одна маленькая проблема: насколько Илья Алексеевич знал жену, она не придет в дикий восторг от зятя и, уж конечно, не станет скрывать своих чувств. О беременности Алисы рассказывать заранее ни в коем случае нельзя! Тамара окажет жениху такой прием, что тот возьмет и передумает. Поэтому Илья Алексеевич решил поставить жену перед фактом и сообщить обо всем после бракосочетания.
У Колдунова был какой-то блат в загсе, там согласились зарегистрировать молодых людей без положенного срока ожидания, и отец рассчитывал, что Алиса с Иваном распишутся по-тихому. Но жених неожиданно заявил, что вступает в брак первый и, надеется, в последний раз, поэтому хочет отпраздновать. Он заказал кафе, купил кольца, так что Илье Алексеевичу осталось только позаботиться о платье для новобрачной. Ванины родители не успевали прилететь из Новосибирска, и Анциферов вместе с Ильей Алексеевичем и Алисой написали им длинное письмо по электронной почте, где извинялись за срочность, вызванную беременностью невесты, причем Ваня называл себя отцом ребенка.