– Лопата… была у него в руках. – Олимпиада закрыла глаза, стараясь вспомнить, а когда вспомнила, быстро глотнула из своего стакана. Люсинда посмотрела на нее и тоже глотнула. Замахала руками, сморщилась и просипела:
– Самогон, вот как есть самогон, который дядя Вася гонит! У нас в станице Равнинной родственники, – дыша ртом, объяснила она Добровольскому. – Тетя Зоя, дядя Вася и ихняя девчонка. Так дядя Вася самогон гонит, а тетя Зоя его на калгане настаивает. Пить невозможно, крепкий, зараза! Вот как эта ваша виски, не отличить!
Добровольский не выдержал и засмеялся, и Олимпиада Владимировна засмеялась тоже.
– Вы чего? – спросила Люсинда Окорокова.
Опять глупость сморозила! Да что ж такое, все время она впросак попадает! Конечно, эти образованные, а вот на рынке, к примеру, одна только Валентина Ивановна образованная, бывшая учительница младших классов, она памперсами торгует. Ну, грузчики все образованные, конечно, все инженеры да научные сотрудники, но с ними особенно не разговоришься, пьющие все до одного. Где ей образованию-то учиться?!
Она не была обидчивой и сейчас не обиделась, а тоже засмеялась вместе с ними.
– Так как же вы говорите, что его по башке шарахнули, если Липа утверждает, что он лопату в руках держал?
– Была лопата, – подтвердила Олимпиада. – Он снег кидал, такие огромные куски падали!…
– Все верно, – подтвердил Добровольский. – Только когда я на крышу полез, никакой лопаты там не оказалось.
– Как?!
– Не было, и все.
– А… где она была?
– На чердаке, возле лестницы.
Олимпиада подумала секунду.
– Может, это какая-то другая лопата? Не его? У нас их несколько в подвале под домом. Года два назад купили.
– Все скидывались, – сообщила Люсинда. – На замок и на лопаты. И еще грабли тогда купили, чтобы весной прибираться, и совок нам с Липой, потому что мы по весне цветы всегда сажаем. Хотя тут не цветы, а грех один. Вот у тети Зои, в Равнинной, там такие мальвы, что из окон ничего не видать, и занавесок никаких не надо!
– Не было никакой другой лопаты, – решительно не дал увести себя в станицу Равнинную Добровольский. – Я осмотрел всю крышу и внизу тоже. Я, правда, сверху смотрел, но оттуда как раз хорошо видно, и фонарь все освещает. Я думал, что была вторая, но ее не нашел. Да и странно, если бы она была. Зачем на крыше две лопаты?! Туда и так влезть трудно, а уж с двумя лопатами…
– Да какая вторая-то?! Я не поняла ничего, – призналась Люсинда.
– На крыше не было лопаты, – объяснила Олимпиада нетерпеливо. – А снег Парамонов кидал, чуть в нас не попал. Спрашивается, чем кидал?
– Ну, лопатой, – задумчиво сказала Люсинда.
– Вот именно. А ее нет. Спрашивается, где она?
– А где она?
– На чердаке. Ее нашел Павел… Петрович.
– Можете называть меня просто по имени, – галантно предложил Добровольский. – Вы же почти моя родственница! Вы столько лет прожили рядом с моим дедом, и к тому же я еще вывез ваш мусор!
Олимпиада ни в какую не желала представлять себя его родственницей!
– Да откуда же она взялась на чердаке, если Парамонов с крыши упал? Он же не мог сначала лопату на чердак поставить, а потом упасть!
– Не мог, – согласился Добровольский. – В том-то и дело. Значит, лопату поставил кто-то еще. Тот, кто его толкнул. Тем более что вы держите лопаты в подвале, а не на чердаке. Я этого не знал.
Олимпиада допила виски.
Ей тоже, честно говоря, не очень нравилось это питье, но приходилось делать вид, что нравится – а как же иначе?
– Да, но это значит, что его… убили?!
– О чем я вам и толкую, – сказал Добровольский нетерпеливо. – Именно об этом.
– Но зачем кому-то понадобилось убивать… Парамонова?!
– А этого вашего слесаря зачем? И еще дополнительно взрывать его под дверью вашей квартиры?! Или вы по совместительству идеолог Аль-Кайды?
– Нет, – призналась Олимпиада. – Нет, конечно.
Добровольский посмотрел на нее.
– У меня есть только одна версия, – сказал он, взвешивая, говорить или еще подождать. Олимпиада смотрела на него, и он решился:
– Я думаю, что следом за слесарем должны были убить вас. Это чистая случайность, что, когда вы открыли дверь, он не упал на пол и детонатор не сработал.
– Он на меня упал, – уточнила Люсинда Окорокова и распахнула голубые глазищи, как у красавицы из сказки «Морозко». – Я тоже чуть не свалилась!…
– Ваша подруга остановила его падение. Провода не соединились, не разъединились, я не знаю, как планировалось, – продолжал Добровольский. – Взрыва не произошло. А когда его стали поднимать, а потом уронили, устройство сработало.
– Из-за вас уронили, между прочим, – заметила Олимпиада Владимировна. – Это вы закричали: провода, провода!…
– Я должен был молчать?
– Ах, ничего вы не должны!… – с досадой воскликнула она. – Просто все это не лезет ни в какие ворота!
– Вот именно, – согласился Павел Петрович. – Совершенно непонятно, как он оказался у вашей двери, каким способом его убили, зачем взорвали?!
– Да я тут ни при чем! – крикнула Олимпиада. – Зачем меня взрывать?! Зачем?!
– А зачем Парамонова с крыши сталкивать?
– Я не знаю!
Добровольский тоже допил виски и прикинул, не налить ли еще.
Плохо, что у него нет никакого прямого выхода на местную милицию. Конечно, он уже давно написал запрос, и созвонился с помощником, и «нажал на кнопки», но пока результата не было, а время уходило, и он не мог тратить его просто так! Неизвестно, что будет дальше и кто станет следующим.
В том, что будет следующий, Добровольский не сомневался.
Какой странный дом. Какой опасный дом.
И ему не на кого положиться в своих… расследованиях. Он никому не может доверять. Даже этим двум, которые смотрят на него такими испуганными глазами, – вечная, как мир, история, когда в минуту опасности женские глаза неизменно обращаются к мужчине, и никакая эмансипация ничего в этом не изменит!…
Доверять он не мог, но чувствовал ответственность – кажется, с той минуты, когда поставил в свой багажник расползающийся мешок с мусором и потом долго колесил по Москве, которую знал не слишком хорошо, в поисках мусорных ящиков. Это оказалось делом многотрудным, потребовавшим колоссального количества времени и вообще вдумчивого подхода. Он было нашел помойку, но оттуда его прогнали – он не до конца понял почему, но потом сообразил, что, видимо, ящики были не муниципальными, а частными. Он еще нашел, но там не было места для мешка, который привез Добровольский, мусор и так вылезал из него и выпадал со всех сторон, и его европеизированная совесть не позволила добавить к кучам еще и свой мешок. Так бы он и ездил, если бы не догадался выбросить мешок в бак возле американской закусочной – там с мусором не было никаких проблем – когда бак наполнялся, подъезжал шустрый маленький тракторенок и переворачивал его в кузов, не уронив ни одной бумажки. Добровольский, который после трудов пил в этой закусочной кофе, специально смотрел.