– Ты любишь Петербург? – бездумно спросила Олимпиада.
– Да, – ответил Добровольский, не отрываясь от клавиш. – Очень. А что? Мы туда уезжаем?
Олимпиада промолчала.
Телевизионный пруд залился ярким светом, и в нем открылась сцена, а на сцене появились какие-то беспечные люди в блестящих нарядах. Олимпиада стала смотреть на людей.
Добровольский снял с груди телефон – мотнул бычьей шеей – и положил его рядом с компьютером, и опять застучал по клавишам. Мобильник протестующе пискнул.
– Ну? – спросил Добровольский у телефона. – Чего тебе не хватает?…
– Мне? – удивилась Олимпиада, поглощенная зрелищем блестящих девушек. Они громко пели, махали гривами и почему-то то так, то эдак оглаживали свои бюсты, хотя песня была вовсе не про бюсты, а про часики и стрелочки. Олимпиада все пыталась понять, при чем тут бюсты, и это ей никак не удавалось.
– Нет, телефону, – задумчиво сказал Добровольский и опять застучал по клавишам.
Олимпиада вдруг заинтересовалась:
– А что ты делаешь?
– Отправляю файл. Помощнику, в Женеву.
Он вдруг засмеялся и крепко потер ладонями лицо, на миг оторвавшись от компьютера.
– Он, бедный, уже три раза спрашивал, чем я занимаюсь в России! Он швейцарец, и ему кажется, что мои русские корни наконец-то проявились и я сошел с ума.
– Почему сошел?
– Потому что я приехал, чтобы тихо и без лишнего шума закончить дело. Мы готовили его три года! Три! А я вместо этого занимаюсь уголовными преступлениями!
– Дело? – переспросила Олимпиада. – Ах да! Ты же сыщик!
– Я не сыщик, я бухгалтер. Ну, почти бухгалтер.
– Как?! А ты же говорил, что нарком или командарм!
– Нет, не командарм, – сказал он и засмеялся. – Я комиссар финансовой полиции. Я занимаюсь безопасностью счетов, банковских операций и всякое такое. Очень скучно.
– А что за дело?
Он разговаривал с ней, и Олимпиада совершенно забыла о том, что не могла дышать, и забыла, что надо делать над собой усилия и еще как-то соотносить себя с тем большим и неудобным, что было теперь в ее жизни.
– У вас в России был такой бизнесмен, Дмитрий Белоключевский. Он очень известен во всем мире. Помнишь?
Конечно, она помнила! Несколько лет назад его посадили за какие-то грехи, то ли за уход от налогов, то ли за открытие подпольных счетов, то ли за политические амбиции, а компанию «Черное золото», которой он владел, моментально раздергали на мелкие части и растащили. Кажется, это называлось – борьба с олигархами. Он сидел не слишком долго, его пожалели и выпустили, но с тех пор Олимпиада о нем ничего не слышала.
– У него были счета, в том числе и в Швейцарии, с которых в один прекрасный день исчезли все деньги. Мы искали его деньги и восстанавливали схему, по которой они были уведены.
– И ты нашел? Его деньги?
Добровольский пожал плечами.
– Нашел. А что толку? Вместо того чтобы сдать русской… российской прокуратуре всю схему и ее создателей, я думаю, кто мог убить тетю Верочку!
– А… он жив?
– Кто?
– Белоключевский.
– Конечно. С ним все в порядке, у него, по-моему, сын родился. Когда мы виделись в последний раз, он был озабочен именно этим сыном, и мои умозаключения его не интересовали.
– А на что он живет?
Добровольский пожал плечами:
– Понятия не имею. Но он не бедный человек. Почему тебя интересует его финансовое положение?
Олимпиаду решительно не интересовало финансовое положение бывшего олигарха. Ей просто хотелось разговаривать с Павлом Петровичем, неважно о чем. Можно о финансах и олигархах.
Она придвинулась к нему и заглянула в компьютер.
– А что ты отправляешь?
– Обычный видеофайл. Я хочу, чтобы мой помощник все выяснил про вашего соседа Володю и еще, служил ли писатель в саперных войсках.
– Володя?! – поразилась Олимпиада Владимировна. – При чем тут Володя?! Да его и дома ни разу не было с тех пор, как все началось.
– Откуда ты знаешь, что его не было дома?
– Да он не вышел ни разу!
– Вот именно. А дома он был, – сказал Добровольский и потянулся, – я точно знаю. Его мотоцикл каждый день исправно появлялся на стоянке рядом с твоей «десяткой». Я проверял.
Олимпиада медленно моргала.
– Конечно, теоретически у него может быть где-то здесь еще одна квартира, но вряд ли. И в окнах свет горел. Сложно зашторить окна так, чтобы с улицы не был виден свет. В ту ночь, когда мы лезли с крыши, я осмотрел окна твоей подруги, там действительно щиты, а окна Володи как раз над ними. Там горел свет, совершенно точно.
– Володя? – переспросила Олимпиада. – Да быть такого не может!
– Больше никто не подходит, – произнес Добровольский задумчиво. – По крайней мере, на роль партнера господина Племянникова. Должен быть кто-то, имеющий свободу передвижения и свой! В квартире Племянникова разговаривали в день убийства, а из чужих никто не приходил. К нему вообще никто не приходил, так сказали Парамоновы, а от них вряд ли что-то укрылось бы. Они же… общие… я забыл, как это называется по-русски.
– По-русски это называется общественники, – растерянно подсказала Олимпиада, – ты что, думаешь, это Володя всех убил?!
– Про всех я не знаю, но Племянникова – вполне возможно. Тогда понятно, как слесарь оказался возле твоей двери и в ботинках, а не в домашних тапочках, если после разговора они из квартиры Племянникова спустились к Володе. – Он опять потянулся. – Сейчас мой помощник на него посмотрит, отправит запросы, и все станет ясно. Если Племянников работал на него, а не на писателя или на тетю Верочку, к примеру, значит, он должен быть где-то засвечен.
Олимпиада замотала головой. Она ничего не понимала.
– При чем здесь тетя Верочка?
– Ни при чем, – буркнул Добровольский. – Шутка.
– А что значит – засвечен?
– Липа, так не бывает, чтобы люди не оставляли следов! Или бывает, но только в детективах. Если кто-то связан с террористами или подрывниками, значит, он должен быть в базах, в разработках и так далее, особенно если это не рядовой исполнитель, а, к примеру, заказчик. Это совершенно нормальная практика.
– Да, но как твой помощник станет его искать, если он его никогда не видел?