На колонне покоилась громадная чаша, черная, с алым узором по краю.
В чаше метался огонь. Бил по краям языками, вскидывал их к небу, снова бил. И медленно умирал.
– Значит, «вепри с лосями»? – спросил учитель.
Он повел плечами, будто стряхивал с них невидимый плащ. Выпрямился в седле и обернулся к королю:
– Ваше величество, а ведь Рифмач прав. И если, забравшись так далеко, мы в час сомнений, посреди глухих дебрей, отыскали вдруг эту колонну и эту чашу с огнем, значит, нельзя останавливаться – и поворачивать нельзя!
– А разве мы собирались останавливаться? – спросил король. – Нам нужны сменные лошади, мудрец. Сменные лошади, чтобы вернуться домой. Огонь в чаше подтверждает лишь то, что мы можем их здесь найти.
Пламя продолжало плясать, плясать и гаснуть.
И только теперь принц понял наконец, что на дороге – ни ветерка.
А потом они услышали цокот копыт.
3
…Первую поваленную колонну они увидели на пятый день путешествия. Это было сразу за разрушенным мостом, на околице Трилистника. Город лихорадило от слухов: по ночам к стенам приходили волки о трех ногах, выли, задрав к небу бельмастые морды; наутро те, кто слышал вой, слепли. Одни на два-три дня, другие – навсегда.
Слепцов привели к королю, и тот исцелил их наложением рук. Не всех, пятерых не сумел.
Принц не думал, что исцелит и этих: Предчур, если верить легендам, такое умел, и древние короли умели, но это когда было!.. и было ли?..
Стерх настоял, сказал, что хуже уж точно не будет; отец поддался на уговоры – и снова мир словно моргнул на миг, не веря в происходящее.
И вот потом, за околицей Трилистника, они увидели поваленную колонну. Чаша – каменная чаша! – разбилась на мелкие осколки, рядом в зарослях, словно обломок исполинской кости, лежал фрагмент колонны. Казалось, ее аккуратно срезали с основания, отсекли гигантским ножом.
Тогда впервые король разгневался по-настоящему. А еще через день они повстречали мастера дороги – и весь гнев короля сам собою улетучился, стоило лишь взглянуть на этого горбатого старца, на то, как он суетился, заглядывал снизу вверх в глаза, спрашивал, всем ли довольны путники. Старик, как и виденная ими колонна, был сломан – только сломан изнутри; но тоже у самых основ, там, где душа срастается с телом.
Потом они привыкли к тому, что вдоль тракта колонны стоят с погасшими огнями, что в некоторых чашах давно свили гнезда ночные аисты, что мастера дороги прячут взгляд, запинаются, иногда на миг-другой замирают на полувдохе и пусто глядят перед собой.
«Это болезнь, – говорил Стерх. – Мир болен, и это коснулось всех».
Теперь принц верил ему. После Трилистника… верилось во многое.
Но именно поэтому он не удивился, когда в самом сердце лесной чащи увидел колонну с пламенем, а затем услышал цокот копыт.
Удивился позже: когда сообразил, что это цокот лишь одной пары копыт.
– Вот интересно: а… – начал было Рифмач.
Его пегий вдруг вскинул морду и ошалело захрапел. Остальные кони отозвались всполошенным ржаньем.
Принц почувствовал, как в воздухе запахло страхом, густым и терпким.
Дорога здесь делала петлю, колонна с чашей стояла на самом изгибе этой петли, и всадники не видели, кто или что приближается из-за поворота, с той стороны дороги. Слышали только цокот копыт.
Принц потянулся к мечу, а Ронди Рифмач к луку, но Стерх, не оглядываясь, бросил:
– Нет.
Он был ближе к повороту и, даже в седле, – на голову выше всех, в том числе короля. Он уже видел.
Или, подумал принц, с самого начала знал.
Из-за поворота вышел путник в длинном, до пят, плаще. Пышная борода скрадывала черты лица, золотистые волосы, едва тронутые сединой, падали на широкие, мощные плечи. Голубые глаза смотрели внимательно и цепко, но без страха или угрозы, – по-хозяйски. Широкая ладонь правой руки сжимала посох, левой путник тянулся к ножу на поясе.
При виде всадников он не замедлил шага, лишь кивнул, скорее даже самому себе.
– Мастер, – молвил Стерх. – Ровна ль дорога? Горит ли в чашах огонь? Давно ли?..
– Прости, добрый человек, – отозвался тот. – Сам ведь видишь: если не позабочусь о нем, прямо сейчас и погаснет. Позволь-ка… – Он обошел Стерха, так и не покинувшего седло, на миг помедлил, глядя на короля, и наконец встал у чаши.
Вскинул нож, неожиданно ярко блеснувший в полумраке чащи…
Протянул левую руку так, чтобы из свежего надреза капли падали прямо в пламя, сперва редко, затем чаще и чаще…
Принц ждал, что мир снова вздрогнет, моргнет, но тот лишь сделался на миг ярче и чище.
– Ну вот, – сказал мастер дороги. – Так-то лучше.
Голос у него оказался густой и бархатистый, с таким бы в хоре петь.
– Добрые господа, прошу простить меня. Я должен был позаботиться об огне, но теперь я к вашим услугам.
Он говорил, переводя взгляд со Стерха на принца, с принца на Ронди Рифмача. На короля не смотрел.
– Тебе не за что извиняться, – сказал король.
Принц ожидал продолжения, следующих слов (сам не знал – каких именно), но отец молчал. Лишь не сводил с мастера дороги глаз.
И тогда впервые принц понял, что этот человек в темно-красном плаще кого-то ему напоминает. Может, если бы не густая борода, принц узнал бы его.
Пауза затянулась, но мастер дороги оборвал ее легко и небрежно – вот как этот мясистый лист, росший у дороги. Сорвал его, приложил к надрезу на ладони. Сказал:
– Полагаю, добрые господа, вам не помешает поесть горячего и переночевать в тепле.
– А есть ли у вас сменные лошади? – спросил Рифмач.
– Боюсь, что нет. Но мы сможем накормить ваших и дать им отдохнуть – и снабдим вас всем необходимым, когда пожелаете отправиться в обратный путь…
– В обратный путь? – резко переспросил король. – Не думаю. Не думаю, что мы проехали столько, чтобы теперь свернуть.
Мастер дороги молча склонил голову.
– Так или иначе, – добавил король уже более мягким тоном, – мы благодарны тебе за службу и за то, что предложил нам ночлег. Мы примем твое приглашение.
– Тогда ступайте за мной, здесь недалеко.
И мастер, развернувшись, пошел туда, откуда явился, – бесшумно опуская посох на плиты, цокая каблуками.
Произошла небольшая заминка: Стерх с Ронди пропускали короля вперед, а тот совсем не спешил ехать. Наконец его величество кивнул – не им, себе – и тронул каблуками бока своего гнедого. (Разумеется, это был не тот гнедой, на котором король покинул столицу; но Стерх настаивал, чтобы все сменные кони его величества были одной масти.)