– Не чувствуешь? – повторил Ронди.
Принц отмахнулся, почти раздраженно:
– Смотри!
Силуэт с венцом на голове и мечом в руке медленно спускался в долину. Теперь, когда туман окончательно рассеялся, стало видно, что в ее центре находится некое строение. Издали оно напоминало громадную шишку, усеянную неимоверным количеством шипов и угловатых выростов.
«Да нет же, – подумал принц, – это хран! То есть, он совсем не похож на обычные храны, но и внутри там… ну, вряд ли в нем хранят “Книгу Предчура”, скорее уж что-то другое, более древнее. Может даже – какую-нибудь самую первую летопись, хронику тех дней, когда мир был юн, а люди умели летать, как птицы».
Потом он присмотрелся – и хран как будто придвинулся, сделался ближе. Принц мог различить мельчайшие детали, даже узор из белых прожилок, змеившихся по бурым шипам. Шипы эти тревожили больше всего, особенно – два самых крупных, суставчатых, с утолщениями на конце.
Король замер перед храном – и даже, показалось принцу, хотел было шагнуть назад. После, с годами, многое стерлось из памяти, а многое выцвело и как будто заменилось другими, «правильными» воспоминаниями, но это… это принц берег. Он никому и никогда о нем не рассказывал: люди решили бы, что в том порыве короля принц видит слабость. Пожалуй, только Ронди понял бы: на самом деле в этом была человечность, обычность.
Король помедлил перед черным провалом. Вход скалился, будто распахнутые челюсти, жвала гигантского насекомого.
И когда король, вскинув меч, шагнул во тьму, эти жвала резко сомкнулись за ним.
Воцарилась тишина. Солнце вставало все выше, где-то в ветвях пела птица – словно звенел колокольчик из тончайшего стекла.
– Ну теперь-то ты чувствуешь? – прошептал Рифмач. – Предчур всемилостивый, да неужели ты не?!. Это же как будто… – он тряхнул головой и засмеялся, – как будто небо лежало у тебя на плечах, и вот кто-то аккуратно снял его и наконец-то можно дышать полной грудью! С самого начала я чувствовал это давление, и изо дня в день оно становилось сильнее. Но я думал: дорога, усталость, ответственность, долг… В конце концов, я ведь никогда раньше так далеко из дому не уезжал. Опять же, все эти беды… Но теперь я понимаю, да! Догадался вчера, когда ты бросил яблоко. Помнишь, мы сидели на привале, болтали… все как будто бы изменилось, но на самом деле, – Ронди покачал головой, – на самом деле все осталось по-прежнему. Ощущение такое, словно движешься в густой воде, а иногда – вообще застываешь… то есть вроде бы и движешься, а в то же время замер на века, вот как те мошки, что иногда попадаются в янтаре. Чем ближе мы были к цели, тем тяжелей становилось. А теперь все прошло. И знаешь почему?
– Неужели из-за отца?
Рифмач отмахнулся:
– Это было бы слишком просто! То есть из-за него тоже, но… отчасти из-за нас самих. Я думаю, примерно то же ощущали все… все те, кто не дошел. Они тоже являлись частью истории, хотя им вряд ли было настолько тяжело.
– За вычетом того, что многим пришлось умереть, – сказал принц. – Но – да, я понимаю, о чем ты говоришь. Иногда я чувствовал что-то подобное, отголоски или мерцание…
– И взгляд?
– Взгляд… да, пожалуй. Но почему теперь все это пропало, Ронди?
Рифмач поглядел на него почти с жалостью.
– Поехали, – сказал. – Может быть, мы даже сможем возвратиться домой.
– И просто оставим его там?
Ронди пожал плечами:
– Ну, если хочешь, возьмем у мастера топоры и приедем сюда снова. Без них все равно мы ничем не сможем ему помочь. Но если честно, – добавил Рифмач, – я думаю, для нас все закончилось… по крайней мере, в этой истории. Король вернется и без нашей помощи… Если вообще вернется.
14
«…и вот они отвязали коней и отправились в обратный путь. А когда наступила ночь, приснился принцу странный сон. Во сне том видел принц своего отца – как вошел он в Темя Мира и…»
«Вошел шагом
чеканным, гордым.
Венец на челе,
в руке – воздетый,
подобный знамени,
меч, который
в пламени горна
ни разу не был.
В Темени Мира
тьму злую
шагал смело.
Искал не злата,
алкал не славы,
желал людям
вернуть благо
жизни мирной.
Вернуть порядок,
сразить чудовищ,
чтобы светлыми
сны стали.
Меч сияет
витой свечою.
Венценосный
идет витязь,
видит на стенах
странные лики,
видит былого
тени размытые.
Начал начало,
времен истоки,
когда люди
людьми не были».
«Не различить во тьме иссякший свет
Былого солнца и былого неба.
И древних красок передаст ли цвет
Игру луча на белых шапках снега,
Сверканье перьев рано поутру?
И пенье тех, кто был охвачен негой,
Кто жил, не думая: “Когда-нибудь умру”?
О, вы, пред кем природа отворила –
Как пеликан благой! – разъяла грудь,
Кого вскормила и кого дарила
Со всею щедростью, – о вы, минувших дней
Герои, – есть ли в мире сем мерило,
Чтобы исчислить, всех весов верней,
Высоты ваши, подвиги, дерзанья?
Чтоб ваши имена назвать точней,
И вас призвать, не скрывши упованья
На мудрый ваш совет, на чудеса,
На то, что мы, никчемные созданья,
Когда-нибудь взовьемся в небеса
Вослед за вами. Выбора утратив
Необходимость, будем воскресать
В различных ликах. Время и пространство
Нам подчинятся раз и навсегда!
Изменчивость нам станет постоянством
И воссияем снова!.. Но когда?
Вот я иду (он рек), гляжу на эти
рисунки, различаю без труда
далеких предков – тех, кто жил при свете, –
личины. Но навряд ли их пойму.
Мы – дикие, растерянные дети,
обречены на землю и на тьму».
* * *
«СТРАЖИ
(одеты в вывернутые наизнанку шубы, на лицах – маски из тряпья, с неизменными длинными носами):