– Хм… Хорошо. Будет вам покушать! – И смылась быстрее ветра. Только дверью в каюту осторожненько хлопнула.
В последний момент, перед тем как дверь закрылась, краем глаза заметил, как в коридоре девушка остановилась. Почти у самых дверей. Так, словно ей преградили дорогу… Но никто не говорит, тихо… Хм… Не нравится мне все это. Стоп, а где мои вещи? Бли-и-и-ин! Ни фига нету! Может, под кроватью? Ай, ай-ай-ай! Нельзя так дергаться… Блин, кажется, моих вещичек тут нету!..
Стоп! А где могут быть остальные члены нашего «рейда» по вражеским тылам? Ладно, «местные» сами по себе, а вот мой брат и Юра – под моей опекой. За них я несу ответственность! Я их защищаю. Но где они сейчас? На борту «Каманина» или нет? Вдруг их загребли энкавэдэшники и увезли в неизвестном направлении?.. Твою-у-у м-м-мать!..
– Тук-тук!.. Привет отдыхающим! – Слава тебе господи! Сергей! Собственной персоной! И Юра тоже… – Тесновато у тебя тут… М-да… Зато отдельно лежишь! – Брат и друг в темно-синих халатах, надетых поверх больничных сорочек, шлепая тапочками, зашли в каюту. Голова брата перемотана аккуратной повязкой, у друга забинтована кисть левой руки.
– Здарова! – Юрец протискивается в каюту и пожимает мне руку. – Ты как тут?
– Нормалек. Кости срастутся. Это вы Алину остановили? – киваю на дверь.
– А? Алину? Медсестру-то? Ага… Уже познакомился? Она сказала, что ты только проснулся. Ишь ты, скоростной какой! – Иванов, присев на край кровати, замахнулся, чтобы толкнуть меня в плечо, но остановился. Дружеский жест может выйти боком. – Кхем… Ну, короче – молодца.
– Юрец, что у тебя с рукой?
На мой вопрос он только отмахнулся:
– Да фигня, когда тебя на катер грузили, черкануло. Мина рядом разорвалась. Меня в руку зацепило, а Хорнеру, представляешь, осколок в зад угодил. Ха-ха-ха!.. Ну Джампер был ранен еще в пути. А с остальными все в порядке. Но всех здесь, на «Каманине» разместили. Говорят, судно ближе к вечеру отправится обратно к Киеву. Поэтому всю нашу компанию и прихватили.
– А сейчас мы где стоим?
Друг пожимает плечами и, чуть задумавшись, отвечает на вопрос:
– Где точно, не скажу, но Мозырь сто процентов недалеко. Канонаду слышно было…
– Ты как себя чувствуешь? – Брат выглядит встревоженно. Вроде и беседа уже ушла от болячек, а все туда же!
– Да нормально, я тебе говорю. Нормально. Семь сложных переломов ребер, повреждение легких, дренаж поставили – видишь трубку? Она мне в легкие введена. – Лица посетителей вытянулись. – Вот, каркасную шину наложили. Подними край одеяла. – Брат аккуратно выполняет указание и замирает.
– Смотри, Юр…
– Ох, ничего себе… Пластина к тебе пришита, что ли?
– Угу… Когда доктор шину поправлял, я под кожей эти нити ощущал. Жутко, скажу я вам. – Заулыбались, но в глазах все больше взволнованности. – Не напрягайтесь. Все будет хорошо. Это я гарантирую. На мне как на собаке заживает. И у меня еще куча дел. Вас, к примеру, оберегать да обучать… – Не хочу думать, что самые близкие люди меня не понимают и боятся. Да, может быть, я немного сошел с ума, но пока еще знаю, где границы дозволенного. Где рамки понятия «человек». Пока еще знаю…
– Ты это… извини нас, что мы на тебя с самого Октябрьского как на… на безумца смотрели, – решительно сказал друг. – Мы, похоже, еще ни хрена не видели и не понимаем… И плен нас ничему не научил…
– В кино мы жили, понимаешь? На все посмотрели, все ощутили, но не поверили до конца. Думали, что все ужасы закончатся и все встанет на свои места. Но это не так. Надо жить по-другому. Теперь мы верим. И понимаем. – Сергей смотрит мне прямо в глаза. – Мы вот сидели и думали – могли бы мы сами вырваться из вражеского тыла? Выжили бы мы? Знаешь, не смогли бы… Без тебя – точно бы погибли.
– Сереж, хватит. Юр. – Оба смотрят на меня. – Не за что вам у меня прощения просить. Я, правда, маленько не в себе был. Шарики за ролики заехали от крови и злобы, и понеслась… – От избытка чувств чуть по груди себя не стукнул. – Понасмотрелся везде на эту войну! И в Бобруйске, и в Октябрьском… Тяжело мне было. А потом много на себя взял и не смог унести. Слаб оказался, не готов. Теперь все понимаю. И прошу прощения у вас. Вы мне не дали сорваться…
– Мы и не обижались. Выходит, просто тебя не смогли понять, прочувствовать…
– Ой, товарищи, а вы что тут делаете? А ну-ка быстро идите к себе в каюты! Быстро-быстро! – Алина не на шутку разозлилась, открыв дверь и увидев нежданных гостей.
– Все-все-все! Мы уже убежали. Не скучай тут, командир…
На душе стало легко и светло. И так было вплоть до прибытия госпитального судна в Киев. Я спокойно отдыхал в своей каюте, меня часто навещали доктора, интересовались моим состоянием. Их поражала моя удивительная живучесть и фантастическая прожорливость, однозначно сказывающаяся на процессе восстановления. Им, может, это и незаметно, но мои чувства подсказывают, что усиленное питание идет мне на пользу. Все быстро сгорает в моем желудке, обращаясь в стройматериал и энергию для скорейшего исцеления.
Друзей и боевых товарищей ко мне не пускали, да и никто особенно не рвался. Главным предлогом для запрета оказалась банальная простуда. На «Каманине» среди членов экипажа и легкораненых она быстро распространялась, поэтому меня с повреждениями легких решили лишний раз поберечь. Доктора все в масках заходят, подолгу не тусуются в каюте. Короче говоря, еще сутки с лишним мы тихо-мирно жили на борту гостеприимного судна.
Ночью третьего дня после памятного боя у моста меня доставили в Главный военный клинический госпиталь УССР. Двадцать минут тряски в машине от причала до госпиталя чуточку утомили, и когда меня вносили в палату, на присутствующих там людей я внимания не обратил.
Лишь когда доктора, наблюдавшие за мной в пути до госпиталя, убедились, что состояние мое стабильное, и расступились, я прислушался к чувствам и сделал первую попытку оглядеться. Вновь запахи больницы – хлорка и лекарства. Белые стены, мощная дверь, высокие потолки, хорошее мягкое освещение. На единственной койке, под хрустящим, свежим одеялом сейчас лежу я. Большой стол у окна, несколько кресел… На креслах сидят Большие люди.
Вот почему доктора были так молчаливы на всем протяжении поездки, и особенно когда меня внесли в здание. Вот почему они так быстро покинули палату после осмотра.
Мне страшно.
Три человека. Три взгляда. Три силы, полукругом нависших надо мной…
Я чувствую необъяснимый страх.
Первым из троих я узнаю подполковника Карпова, сидящего в кресле у двери. Он сосредоточен, все говорит о его внимании, даже поза, в которой он сидит. Но вот в его глазах бескрайним морем плещется буря эмоций. Он до крайней степени встревожен. Но ни один мускул на его лице не отражает внутреннего настроя.
Второй человек, в противоположном углу, у окна – худощавый мужчина в американской форме, лет сорока – сорока пяти. На погонах блестят орлы – полковник. Руки офицера теребят стальной набалдашник черной трости. Пронзительный взгляд его голубых глаз кричит: «Как это возможно?» Я знаю его, но не помню, кто это…