Снежко выразительно фыркнул:
– Уникальная бумага! Явно привозная. В Лондоне, где печатался сборник, такую не делали. – Он еще бросил оценивающий взгляд на раскрытую книгу. – Возможно, испанская, но точно утверждать не берусь. Очень похоже, что бумага сделана на заказ, маленькой партией.
– А это почему? – поинтересовалась Яся.
– Главным образом из-за водяных знаков. Вот, посмотрите на свет. – Он осторожно поднял книгу напротив окна и показал поочередно несколько страниц. – Их тут несколько вариантов. Некоторые я встречал и раньше, но два-три определенно вижу впервые. Например, вот этот.
Анна инстинктивно посмотрела на проступивший сквозь бумажные волокна силуэт восходящего солнца.
– Хорошо, что не профиль Ленина, – пробормотала она. – А что, водяные знаки – большая редкость?
– Да нет, тогда это было принято, и даже модно. Кроме того, в шестнадцатом веке книги приравнивались к предметам роскоши и были редкостью. То, что печаталось, делалось на совесть. Книги стоили так дорого, что их хранили, берегли и даже передавали по наследству, упоминая в завещании.
– Это что, шутка? – вскинула брови Анна.
– Нет, он не шутит. – Яся покачала головой и добавила с оттенком разочарования в голосе: – Жаль, что тут не за что зацепиться.
– Вы меня не так поняли! – рассердился Снежко. – Водяные знаки в самом деле не редкость, а скорее правило, но это смотря какие! Звезда, солнце, сетка – мотивы совершенно обычные. Но голубя я никогда не видел. И уж совсем необычно выглядит единорог. Он попросту уникален.
– В любом случае это всего лишь картинки, – перебила Анна сердито. – Нурия в этом не разбиралась, и изучение бумаги не поможет нам понять, куда она пропала и почему. Может, займемся, наконец, содержанием книги? Кстати, мне все меньше нравится слово «жертва» в ее заглавии.
– Спокойно, малышка, это всего лишь метафора, – подмигнул ей Саша. Он позаимствовал третий стул, плюхнулся на него, пододвинул сборник поближе и открыл его на нужной странице. – Вот она, ваша поэма «Феникс и Голубка». – Он ткнул пальцем в заглавие, набранное витиеватым жирным шрифтом. – Страницы 170–172. Прошу любить и жаловать. Прочтете сами или перевести?
– Обойдемся, – отрезала девушка, уткнувшись в книгу. – Черт знает что! – воскликнула она через несколько минут.
– Ты чего ругаешься? – зашикала на нее Яся.
– Ты была права. При дословном переводе смысл поэмы совершенно меняется. Вот, – она достала из сумочки слегка помятый листок, вырванный из тетради, исписанный мелким почерком, – если хотите, сравните сами. Я на всякий случай переписала текст в переводе Левика.
Яся и Саша склонились над книгой. Некоторое время царило молчание, потом Яся сказала:
– Наверное, нужно записать и второй вариант. Так будет легче сравнивать.
Анна кивнула и быстро разорвала тетрадный лист пополам. Исписанную часть отложила, а чистую положила перед собой. Снежко подал ей ручку. Противники заключили временный пакт о ненападении.
Первые три четверостишия девушка записала по памяти, они намертво врезались в ее мозг. Остальное они перевели совместными усилиями. Поставив последнюю строчку, Анна вполголоса зачитала полученное:
Пусть священником в белом стихаре,
Играющим реквием,
Будет Лебедь, предчувствующий свою смерть,
Чтобы реквием сохранил свою торжественность.
И ты, живущий три срока ворон,
Своим дыханием окрашивающий
В черное свой выводок,
Ты тоже пойдешь вместе с нашими плакальщиками.
Возглашаем антифон:
– А что означает слово «антифон»? – поинтересовалась Яся.
– Это когда церковный хор начинает петь по очереди: то одна половина, то другая, – снисходительно пояснил Снежко. Читай дальше.
Любовь и постоянство умерли,
Феникс и Голубь исчезли отсюда
В обоюдном пламени.
Такова была их любовь, что двое
Стали одной сущностью
Между двумя отдельными существами —
никакого разделения.
Любовь убила число.
На этот раз вопрос задала сама Анна:
– Что значит «никакого разделения»? Сиамские близнецы, что ли? Это уже просто извращение какое-то! – возмутилась она.
– Не извращение, а метафора. Это Шекспир, детка! А вы лапоть, барышня, – съязвил Саша.
– Сам ты валенок! – отбрила Аня сердито. – А метафора эта – дурацкая.
Тем не менее она продолжила чтение перевода:
Собственные сердца у каждого, но не раздельные,
Расстояние, но не пространство
Между Голубем и его Королевой.
Лишь с ними такое чудо было возможно.
– Стоп, стоп, стоп! – замахал руками Саша. – Тут какая-то ошибка! Ты уверена, что правильно перевела?
– Ты вроде бы тоже в этом участвовал, – парировала Анна. – А в чем дело?
– В том, что у Левика Голубка – женского рода. Мужчина – Феникс, а у тебя все наоборот.
– Ничего не наоборот! – Анна сверилась с нужной строкой в книге. – Сам смотри. У твоего великого Шекспира Голубь является кавалером, а Феникс – его дамой. Цитирую дословно: «Twixt the turtle and his queen». Слово «queen» тебе переведет даже пятиклассник сельской школы. Оно обозначает «королева». А это, сам понимаешь, женщина.
– Действительно, – почесал в затылке Саша. – Как же раньше никто не заметил?
Анна выразительно хмыкнула, но воздержалась от комментариев. Успех вдохновил ее, и она продолжала читать уже бодрее:
Любовь между ними так сияла,
Что Голубь видел свое право
Сгореть на глазах у Феникс.
Один для другого был как собственное «я».
Обладатели здравого смысла испуганы,
Что сущность обернулась не тем, чем казалась.
– Обыватели всегда приходят в ужас по любому поводу, – не удержался от комментария Саша, – но воспитанный Левик почему-то об этом скромно умолчал.
Аня закончила строфу, игнорируя его замечание:
Одной Природы двойное имя
Обозначает здесь не одного и не двоих.
Пораженный Разум
Видит раздельное, слившееся воедино.
Все не то, чем кажется,
Простое обернулось гиперсложным.
И тогда он вскричал: как же двое
Могли достичь такого единения,
Ведь различие всегда остается заметным?
Но непостижимое для Разума
Может понять и объяснить Любовь.
Наконец он исполнил Плач
О Фениксе и Голубе,
Властителях Духа и Звездах Любви
Вместе с Хором на их Трагической Сцене.