И вновь холодная рука схватила его за горло. Увидев перед собой темное, неразличимое в полумраке лицо, Крушилин наотмашь ударил по нему кулаком. Раздался мерзкий хруст, и рука, сжимающая Крушилину горло, на мгновение ослабла. Павел Андреевич снова ринулся к двери, но что-то тяжелое ударило его под колено. Крушилин упал.
— Эта могила будет твоей! — хрипло пробормотал кто-то.
Сильные руки подняли Крушилина с пола и толкнули в ванну. Павел Андреевич упал в ванну, полную воды, и попытался вырваться, но холодная рука опустилась ему на лицо и надавила. Голова Крушилина погрузилась в воду. Он попытался сбросить с лица страшную руку ведьмы, забился в ванне, как огромная, перепуганная рыба…
Не в силах больше задерживать дыхание, Павел Андреевич дернулся и, широко раскрыв рот, вдохнул всей грудью. Вода хлынула в его легкие, разрывая альвеолы. Крушилин и не подозревал, что боль бывает такой. Однако рассказать о своем открытии он никому уже не мог.
«Как больно!» — пронеслось в голове у Павла Андреевича, и в следующее мгновение свет померк у него в глазах.
6
Вода в ванне остыла. Татьяна Михайловна поставила стакан с джином на край ванны и тяжело поднялась на ноги. Вода стекала с круглых боков и с журчанием падала в ванну.
Быстрова оглядела себя в зеркале. Волосы на лобке, которые она аккуратно подбривала по просьбе молодого любовника, отросли и торчали неровными рыжеватыми пучками. На предплечьях проступали голубоватые жилы. Из зеркала смотрела пожилая женщина, пытающаяся следить за собой, но сильно запустившая себя в последние недели. Живот дряблый, грудь подвисает, шея… на шею лучше вообще… Добавьте к этому нездоровый цвет лица, легкую одутловатость, блеклые волосы и мешки под глазами — получите полный портрет сорокашестилетней старухи.
Татьяна Михайловна тяжело вздохнула и отвернулась.
За окнами сверкали молнии и лил дождь. В душе Татьяны Михайловны была такая же тьма, как и на улице. Днем ей позвонил Макс и сообщил, что у Ракольской случился второй инсульт, которого она не пережила. Смерть соперницы тяжким бременем легла на душу Быстровой.
До вечера Татьяна Михайловна валялась в постели, включив кондиционер и накрывшись одеялом с головой. Вечером выбралась, чтобы принять ванну. А по пути достала из сумки бутылку джина и наполнила стакан наполовину, решив, что этого хватит на весь вечер. Однако не хватило.
Приняв ванну и сделав несколько глотков джина, Быстрова взяла телефон и набрала номер Макса. Она с удивлением обнаружила, что связь отсутствует. Татьяна Михайловна повторила попытку, но с тем же результатом.
— Чертов сукин сын, — выругалась Татьяна Михайловна и швырнула телефон на тумбочку, после чего снова взялась за стакан.
Со стаканом в руке Быстрова прошествовала к зеркалу и взглянула на свое лицо. В принципе, ничего страшного. Слегка подтянуть кожу на лбу, подправить линию подбородка… Определенно она еще способна нравиться мужчинам. Вот только шея… Да, шеей нужно заняться основательно. А пока можно пользоваться шелковыми платками. Это элегантно и модно.
Татьяна Михайловна вздохнула и вернулась к кровати. Внимание ее привлек листок бумаги, торчащий из кармашка сумки. Быстрова выдернула листок из кармашка и поднесла к глазам. Это была листовка.
«Татьяна Михайловна Быстрова. Жизненные вехи: Актриса. Директор областного театра. Политик.
Если хотите, чтобы область превратилась в театр, а общественная жизнь — в театральный капустник, голосуйте за Быстрову. Но помните: любой театр начинается с «вешалки»!
Под текстом красовался рисунок, изображающий виселицу.
Татьяна Михайловна усмехнулась: жалкий каламбур. На мгновение она опять почувствовала злость, но тут же осадила себя: все, выборы позади, враги — тайные и явные — повержены. Теперь можно отдать эту листовку секретарю Максу, чтобы он подтер ею свою тощую задницу. Этот юный подонок далеко пойдет. Хитер, хладнокровен, услужлив. И такое вытворяет в постели!
Вдруг свет в комнате погас. Быстрова испуганно приподнялась с кровати. Секунду или две она всматривалась во тьму, потом снова откинулась на спинку, расслабилась и поднесла стакан к губам. Есть свет или нет — не все ли равно? Главное, чтобы бутылка джина была под рукой. А раз она стоит возле кровати, значит, все в порядке.
Отхлебнув джина, Татьяна Михайловна нащупала на тумбочке телефон и снова набрала номер Макса. Связи по-прежнему не было. Чертовщина какая-то. Должно быть, из-за бури.
Татьяна Михайловна бросила бесполезный мобильник на тумбочку и взяла обычный стационарный телефон. Но и тут Быстрову ждало разочарование: гудка в трубке она не услышала. В темноте Татьяна Михайловна постучала по рычажку, надеясь вернуть аппарат к жизни. Линия молчала.
Быстрова положила трубку на рычаг, залпом допила джин и потянулась за бутылкой. Последующие двадцать минут она сидела в постели, подложив под спину подушки, и накачивалась джином. Джин сегодня был каким-то странным. Он не просто пьянил, он все менял. И снаружи, и внутри — в душе Татьяны Михайловны.
Она стала думать о подступающей старости, но, вопреки обыкновению, мысли эти не были печальными. В теле Быстровой появилась странная легкость. Ей даже стало легче дышать. Интересно, отчего бы это?
И вдруг Татьяна Михайловна явственно почувствовала, что в комнате кто-то есть. Но осознание этого абсолютно ее не напугало. Скорее даже наоборот.
Быстрова вгляделась во тьму.
— Кто это? — спросила она. — Макс, ты?
На стену падали блики от уличных фонарей, и Татьяна Михайловна увидела какую-то тень, скользнувшую от двери. На мгновение тень слилась со стеной, но тут же медленно двинулась к кровати.
— Максик! — выдохнула Быстрова и улыбнулась. — Не прошло и года. Как я рада, что ты приехал! — Она протянула руку. — Ну, иди же ко мне, гадкий мальчишка! Мне так нужно, чтобы кто-нибудь меня утешил! Ну, что ты встал? Иди сюда…
Фигура склонилась над Быстровой. Татьяна Михайловна хотела еще что-то сказать, но ледяная ладонь легла ей на губы, а холодные, крепкие пальцы сдавили шею.
Стакан с грохотом упал на пол. Татьяна Михайловна захрипела и забилась, с ужасом глядя в мертвые глаза своего мучителя.
— По… жа… не на… до…
— Эта могила будет твоей, — тихо проговорил чей-то голос.
В горле у Быстровой лопнул какой-то сосуд, и кровь широкой волной хлынула изо рта.
1
В этой части отеля Данил еще не был. Он брел по узкому коридору с ослепительно белыми стенами, и сердце его учащенно билось. Данил давно уже ничему не удивлялся. С тех самых пор, как мама умерла, а потом явилась к нему во сне, и Даня знал, что никакой это не сон, а самая что ни на есть реальность. Он никогда не рассказывал об этом отцу, поскольку не был уверен, что тот не рассердится. Он больше ничему не удивлялся, однако победить страх никак не удавалось. Страх жил не в голове — в сердце. А сердцу приказать невозможно.