— Когда же вы ждёте его?
— Не знаю. Уезжая, он сказал, что не ранее пятнадцатого июня.
— Да, досадно. Это всего лишь формальность, но каждый сыщик обязан переговорить с каждым из вашей четвёрки. Но раз вы не можете помочь мне повидаться с вашим отцом, может, вы окажете мне другую услугу? Это тоже простая формальность. Скажите, где вы были вечером в понедельник, пятого июня, между семью вечера и двенадцатью ночи? Накануне похорон Барстоу? Вы на них присутствовали?
Мануэль Кимболл смотрел на меня так, будто силился что-то вспомнить.
— Я был на похоронах, — наконец сказал он. — Это было во вторник. Сегодня ровно неделя. Да, кажется, неделя. Скиннер должен помнить. В это время пятого июня я витал в облаках.
— В облаках?
Он кивнул.
— Я отрабатывал технику взлёта и посадки в ночных условиях. Пару раз я проделал это в мае, а потом повторил в понедельник. Скиннер вам подтвердит. Он мне помогал, а потом ждал, когда я вернусь, и следил, чтобы посадочные огни были в порядке. Полёты ночью — это совсем другое дело, чем днём.
— Когда вы поднялись в воздух?
— Около шести вечера. Разумеется, до девяти часов было ещё светло, но я хотел начать задолго до заката.
— Вы летали один?
— Совершенно один, — с улыбкой ответил Мануэль, но, как мне показалось, глаза его не улыбались. — Должен сказать, мистер Гудвин, что я достаточно терпелив. Но какое, чёрт побери, вам дело до моих тренировок в понедельник вечером или в какое-либо другое время? Если бы не моё любопытство, я уже давно рассердился бы. Вам не кажется?
— Согласен, — улыбнулся я. — Я на вашем месте давно бы рассердился. И тем не менее премного вам обязан. Что поделаешь, служба, мистер Кимболл, проклятые формальности. — Я встал и отряхнул брюки. — Благодарю вас, я очень признателен. Полагаю, летать ночью куда приятней, чем днём.
Он тоже поднялся, держась так же вежливо.
— Да, приятней. Не стоит благодарить. Теперь я буду знаменит в окрестностях тем, что имел беседу с человеком от самого Ниро Вулфа.
Он позвонил толстому дворецкому, чтобы тот принёс мою шляпу.
Полчаса спустя на поворотах шоссе Бронкс-Ривер я всё ещё размышлял над обстоятельствами этой беседы. Учитывая, что между Кимболлом-младшим, Барстоу и клюшкой не было прямой связи, Мануэль, видимо, не выходил у меня из головы лишь потому, что странным образом действовал мне на нервы. А Вулф ещё говорит, что я не способен оценить явление, когда оно передо мной. В следующий раз, как только он мне это скажет, я напомню ему о своих предчувствиях относительно Мануэля Кимболла, твёрдо решил я. Разумеется, это будет в том случае, если окажется, что именно он убил Барстоу, а такое представлялось мне маловероятным.
Когда в половине девятого вечера я приехал домой, Вулф уже отужинал. По дороге я позвонил, что еду, и Фриц приготовил мне запеченную в духовке камбалу с его знаменитым горячим соусом из лучших сортов сыра, зелёный салат, помидоры и стакан вкусного охлаждённого молока. Учитывая скудный ланч в поместье Барстоу и поздний час, я не считал свой ужин чрезмерным и быстро справился с ним. По этому поводу Фриц заметил, что мне на пользу заниматься делом.
— Ты прав, Фриц, чёрт побери. Что бы вы все делали, если бы не я?
Он хихикнул. Фриц единственный человек, чьё хихиканье не позволяет усомниться, что оно к месту.
Вулф был в кабинете. Он сидел в кресле и охотился на мух. Он их терпеть не может; они чувствуют это и редко залетают в его кабинет, но две всё же умудрились и кружили теперь над столом. Несмотря на свою нелюбовь к мухам он никогда их не убивает. Он говорит, что хотя живая муха может довести его до белого каления, мёртвая своим недостойным видом оскорбляет таинство смерти, что во сто крат хуже. Я полагаю, его просто мутит от вида раздавленной мухи. Итак, он сидел в кресле с мухобойкой в руках и проверял, как близко он может подкрасться к мухе, прежде чем та опомнится и улетит. Когда я вошёл, он передал мне мухобойку и предоставил полную свободу расправиться с мухой и бросить её в корзинку для бумаг.
— Спасибо, — сказал он, когда я провёл экзекуцию. — Эти несносные создания даже заставили меня забыть о том, что на дендробиум хлоростеле появились два новых бутона.
— Неужели?
Он довольно кивнул.
— На той, что стоит на солнце. Остальные убраны в тень.
— Для Хорстмана? Подарок?
— Да. Ну, так кто убил Барстоу?
Я улыбнулся.
— Дайте мне шанс. Имя я вам пока не назову, но постараюсь вспомнить…
— Надо было записать. Нет, зажги лампу у себя на столе. Так будет лучше. Ты хорошо поужинал? Ну, я слушаю.
Мой доклад был так себе: я не мог им гордиться, но и стыдиться причин не было. Вулф почти не перебивал меня, он сидел в той позе, в какой он обычно сидит, когда слушает мои подробные донесения, — откинувшись на спинку кресла, уткнувшись подбородком в грудь, положив локти на подлокотники кресла и сплетя пальцы покоящихся на животе рук. Глаза его были полузакрыты, но я постоянно чувствовал на себе его взгляд. Однажды, на середине, он прервал меня, чтобы попросить Фрица принести пиво. Поставив стакан и две бутылки с пивом на край стола, он принял прежнюю позу. Когда я закончил свой рассказ, была уже полночь. Вулф тяжело вздохнул. Я пошёл в кухню, чтобы принести себе стакан молока. Когда я вернулся, он в задумчивости тянул себя за ухо. Вид у него был сонный.
— Возможно, у тебя сложилось какое-то впечатление, — промолвил он.
— Весьма смутное. Миссис Барстоу слегка не в себе. Она могла убить мужа или не могла, но то, что она не убивала Карло Маттеи, совершенно точно. О мисс Барстоу вы сами можете судить, по-моему, это исключается. То же самое я могу сказать о её брате. Я имею в виду убийство Маттеи. У него крепкое алиби на пятое июня, ни единой зацепки. Доктор Брэдфорд представляет интерес, и мне хотелось бы с ним встретиться. Что касается Мануэля Кимболла, то, мне кажется, у него не было возможности убить Барстоу, но на своём самолёте он может далеко залететь, выше ангелов Господних.
— Почему? Он жесток? Циничен? Глаза бегают?
— Нет. Но вспомните его имя. И потом, он действует мне на нервы. Он похож на испанца. Не понимаю, при чем здесь фамилия Кимболл?
— Ты же не видел его отца.
— Очевидно, плохая весть, что пропала сумка с клюшками, расстроила меня так, что я ко всему придираюсь.
— Плохая весть? Почему плохая?
— Как почему? Мы собирались пропустить через сито всех членов загородного гольф-клуба, а теперь к ним надо прибавить всех, кто побывал в доме Барстоу в университетском городке в последние девять месяцев.
— Господь с тобой, Арчи! Ни в коем случае. Ни один из известных змеиных ядов, соприкоснувшись с воздухом — а это неизбежно, когда его наносят на иглу, — не может сохранить более двух-трех дней, а то и нескольких часов, способность убить человека таким образом, каким был убит Барстоу. Главное, знать, какой яд.