Джордж всегда с интересом отмечал, как изменился вид Каменного коттеджа с тех пор, как в нем около двух с половиной лет назад поселились Кэндаси и ее отец. Кэндаси оказалась усердным садоводом. Чандлер-Пауэлл подозревал, что это было для нее единственным законным поводом отойти от постели Перегрина Уэстхолла. Сам он только раз посетил старика перед смертью, но знал (и догадывался, что об этом знает вся деревня), что старик был эгоистичным, вздорным и неблагодарным пациентом, ухаживать за которым — тяжкое испытание. И вот теперь, когда отец умер, а Маркус собирался покинуть Англию, Кэндаси, освободившись от этого чуть ли не рабства, несомненно захочет сама планировать свое будущее.
Кэндаси, в старом твидовом пиджаке и вельветовых брюках, заправленных в сапоги, которые она специально держала для работы в саду, чистила граблями лужайку позади дома. Густые темные волосы она спрятала под шерстяной шапкой, натянутой по самые уши. Шапка подчеркивала ее поразительное сходство с отцом: крупный нос, глубоко сидящие глаза под прямыми, кустистыми бровями, рот с длинными и тонкими губами. Волевое, бескомпромиссное лицо, которое, при том, что волосы были скрыты шапкой, выглядело одновременной мужским, и женским. Как странно, что уэстхолловские гены выпали именно так: ведь это у Маркуса, а не у нее, черты старика оказались смягчены почти до женственной нежности.
Увидев Джорджа, Кэндаси прислонила грабли к стволу дерева и подошла поздороваться.
— Доброе утро, Джордж, — сказала она. — Кажется, я понимаю, почему вы пришли. Я как раз собиралась сделать перерыв и выпить кофе. Заходите, пожалуйста.
Она провела его через боковую дверь, которой чаще всего пользовалась, в бывшую кладовку, где каменные стены и пол делали помещение похожим скорее на надворное строение, удобное хранилище вышедшего из употребления инвентаря. Здесь главное место занимал валлийский кухонный шкаф с открытыми полками, увешанный множеством разнообразных кружек и чашек, связками ключей, уставленный стопками тарелок и блюд. Следом за Кэндаси Джордж вошел в смежную с кладовкой маленькую кухню. На кухне царил безупречный порядок, и Джордж подумал, что давно пора что-то предпринять, чтобы все тут расширить и модернизировать, и подивился, что Кэндаси, о которой говорили, что она прекрасно готовит, никогда не жаловалась.
Она включила кофеварку, взяла из буфета две кружки, и они молча стояли, ожидая, пока кофе будет готов. Кэндаси достала из холодильника молочник, и оба прошли в гостиную. Сидя напротив нее за квадратным столом, Джордж снова подумал о том, как мало было сделано в самом коттедже. Большая часть мебели принадлежала Кэндаси, была привезена со склада. Некоторые предметы могли вызвать зависть, другие были слишком громоздки для малого пространства. Три стены занимали книжные полки, привезенные Перегрином Уэстхоллом как часть его библиотеки, когда старик приехал сюда из дома для престарелых. Он завещал библиотеку своему старому колледжу, и те книги, которые стоило хранить, колледж забрал. Стены с полками теперь походили на пчелиные соты, между оставшимися книгами зияли пустые места, а нежеланные томики уныло заваливались друг на друга, словно печальные символы отверженности. Вообще в комнате царила атмосфера какой-то временности и утраты. Только небольшая дубовая скамья с мягкими подушками, стоявшая перед камином, обещала некоторый комфорт. Джордж начал без всяких предисловий:
— Маркус только что сообщил мне новость, что собирается через три месяца уехать в Африку. Интересно, насколько здесь сказалось ваше влияние? План этот не кажется мне таким уж разумным…
— Не предполагаете же вы, что мой брат не способен сам принимать решения о том, как ему жить дальше?
— Он вполне способен принимать решения. А вот чувствует ли он себя свободным выполнять их — совсем другое дело. Тут вы явно на него повлияли. Я удивился бы, если бы это обошлось без вас. Вы восемью годами старше брата. При том, что ваша мать почти все его детство проболела, нет ничего удивительного, что он к вам прислушивается. Ведь, более или менее, это вы его растили, не так ли?
— Кажется, вы довольно много знаете о нашей семье. Если я и повлияла на брата, то лишь в том, что одобряла его. Ему давно пора уйти отсюда. Я понимаю, Джордж, это вам неудобно, он и сам об этом сожалеет, мы оба сожалеем. Но вы найдете кого-нибудь. Вы узнали о такой возможности год назад. У вас, наверное, уже есть на примете кто-то, кем можно заменить Маркуса.
Кэндаси была права — так оно и было. Ушедший на пенсию хирург, работавший в той же области, что и сам Джордж, врач высочайшей компетентности, если не сказать — блестящий, с радостью станет ассистировать ему три дня в неделю.
— Не в этом суть, — возразил ей Джордж. — Меня тревожит другое. Что Маркус предполагает делать? Остаться в Африке навсегда? Это вряд ли вероятно. Проработать там год-два и вернуться домой? Что будет ждать его здесь? Ему нужно серьезно подумать над тем, что он намерен сделать со своей жизнью.
— Так это нужно нам всем, — ответила Кэндаси. — Маркус уже подумал. Он убежден, что это — именно то, что ему необходимо сделать. Сейчас, когда папино завещание утверждено судом, деньги уже можно получить. Он не станет обузой для Африки. Он поедет не с пустыми руками. Вы-то несомненно можете понять такую вещь, как необходимость сделать то, что каждая жилка, каждый нерв вашего тела ощущает как ваше предназначение. Разве вы сами не построили свою жизнь именно так? Разве все мы в тот или иной момент не принимаем решение, которое — как мы уверены — абсолютно правильно, потому что мы убеждены, что какое-то мероприятие, какая-то перемена совершенно необходимы? И даже если оно повлечет за собой провал, противиться ему будет еще большим провалом. Думаю, есть люди, которые сочли бы, что это зов Божий.
— В случае с Маркусом, как мне представляется, это скорее предлог для бегства.
— Но иногда наступает пора и для бегства. Маркусу необходимо уйти из этого места, от этой работы, от Манора, от вас.
— От меня? — Вопрос прозвучал спокойно, без гнева, словно это было предположение, которое Джорджу следовало обдумать. По лицу его ничего прочесть было нельзя.
А Кэндаси ответила:
— От вашего успеха, от вашего блеска, от вашей репутации, от вашей харизмы. Он должен стать самостоятельным, должен стать самим собой.
— Я и не сознавал, что мешаю ему стать самим собой — что бы это ни значило.
— Конечно, вы не сознавали этого. Потому-то ему и нужно уехать, и я должна ему помочь.
— Вы будете по нему скучать.
— Да, Джордж. Я буду скучать.
Опасаясь показаться неделикатным, стараясь, чтобы в его тоне не прозвучало бестактное любопытство — но ведь ему необходимо было это узнать, — он спросил:
— А вы? Не захотите ли вы остаться здесь на некоторое время? Если захотите, я знаю — Хелина будет рада принять вашу помощь. Кто-то же должен замешать ее, когда она уезжает в Лондон. Однако я полагаю, вы предпочтете вернуться в университет?
— Нет, Джордж, это невозможно. Они там решили закрыть Классический факультет. Недостаточно желающих. Мне предложили полставки на одном из новых факультетов, которые сейчас создаются — Сравнительное изучение религий или Британские исследования, что бы под этими названиями ни подразумевалось. Ни на том, ни на другом факультете я преподавать не могу — недостаточно компетентна. Так что в университет я не вернусь. Буду рада остаться здесь хотя бы на полгода, после того как уедет Маркус. За девять месяцев, думаю, я смогу решить, что стану делать. Но с отъездом Маркуса ничто не может оправдать мое проживание здесь без арендной платы. Если вы согласитесь, чтобы я вносила какие-то деньги, я была бы рада остаться в коттедже, пока не решится вопрос о том, куда я отправлюсь.