— Мне надо бы кое-что с вами обсудить. На самом деле две проблемы. Прежде всего — Рода Грэдвин. Я вчера видела, как она приехала… Честно говоря, я видела, как мимо проехал «БМВ», и решила, что это ее машина. Когда она уезжает?
— Она не уезжает. Во всяком случае, не сегодня. Она зарегистрировалась на вторые сутки.
— И вы согласились?
— Вряд ли я сумела бы ей отказать, тем более — без объяснений. А объяснений никаких не нашлось. Палата была свободна. Я звонила Джорджу: мне показалось, что он вовсе не встревожен.
— С чего бы ему тревожиться? Еще один дневной доход — и никакого беспокойства для него лично.
— Но ведь и для нас тоже никакого беспокойства, — возразила Хелина.
Она произнесла это без неприязни. По ее мнению, Джордж Чандлер-Пауэлл вел себя вполне разумно. Но она найдет время поговорить с ним об этих «суточниках». Неужели и правда так уж необходимо предварительно знакомиться с условиями пребывания в клинике? Ей вовсе не хотелось, чтобы Манор превращался в отель, предоставляющий ночлег и завтрак. Однако, если подумать, может быть, правильнее вообще не поднимать разговора об этом. Джордж всегда был тверд как камень в своем убеждении, что пациенты должны иметь возможность заранее увидеть, где их будут оперировать. Любое вмешательство в его решения по поводу клиники окажется для него нетерпимым. Их отношения так никогда и не были четко определены, но оба знали свой статус. Он не вмешивался в управление хозяйством Манора; она не касалась клиники.
— И она вернется? — спросила Кэндаси.
— Полагаю, что да, чуть больше, чем через две недели. — Ответом Хелине было молчание. Она спросила: — Почему это вас так беспокоит? Она такая же пациентка, как все другие. Она зарегистрировалась на реабилитационную неделю после операции, но я сомневаюсь, что она сможет пробыть здесь весь курс, ведь сейчас декабрь. Скорее всего ей захочется вернуться в город. Так она решит или иначе, я не понимаю, почему она вдруг доставит нам больше неприятностей, чем другие пациентки. Может быть, даже меньше.
— Все зависит оттого, что считать неприятностями. Она — журналист-расследователь. Она всегда в поиске: ищет сюжеты. А если ей понадобится материал для новой статьи, она его найдет, даже если это будет всего-навсего диатриба — обличение тщеславия и глупости какой-нибудь из наших пациенток. В конце концов, им же гарантирована не только безопасность, но и секретность. Не понимаю, как вы можете надеяться сохранить секретность, если здесь будет находиться журналист-расследователь. Особенно такой, как она.
Хелина возразила:
— Если учесть, что в это время здесь будут находиться только две пациентки, сама она и миссис Хеффингтон, ей вряд ли удастся найти более одного примера тщеславия и глупости для такой статьи. — Но подумала: «Тут кроется что-то большее. С чего бы вдруг Кэндаси стала беспокоиться, будет ли клиника процветать или потерпит крах теперь, когда ее брат собирается уехать?» И спросила: — Но у вас это что-то личное, не так ли? Должно быть, так?
Кэндаси отвернулась. Хелина пожалела о своем внезапном порыве, побудившем ее задать этот вопрос. Им обеим хорошо работалось вместе, они уважали друг друга — хотя бы в профессиональном отношении. Не время было исследовать недоступные территории: она понимала, что там, как и в ее собственном случае, вывешена табличка «Посторонним вход воспрещен».
Обе молчали. Потом Хелина напомнила:
— Вы говорили о двух проблемах.
— Я спросила у Джорджа, смогу ли остаться здесь еще на шесть месяцев, может быть, даже на целый год. Я бы продолжала помогать вести счета и вообще в офисе, если вы считаете мою работу полезной. Естественно, поскольку Маркус уедет, я стала бы платить арендную плату за коттедж. Но я не хотела бы остаться, если вам это не по душе. И я должна предупредить вас, что на следующей неделе меня три дня в Маноре не будет. Я лечу в Торонто, уладить дела о выплате небольшой пенсии Грейс Холмс, сиделке, которая помогала мне ухаживать за отцом.
Стало быть, Маркус действительно уезжает. Значит, пришло ему время принять решение. Утрата ассистента — большое неудобство для Джорджа, но он, несомненно, найдет ему замену. И Хелина сказала:
— Нам было бы нелегко обойтись без вас. Я буду вам признательна, если вы сможете остаться, хотя бы на время. И я знаю, что Летти отнесется к этому точно так же. Значит, вы покончили с университетом?
— Университет покончил со мной. У них не хватает студентов, чтобы оправдать существование Классического факультета. Я, разумеется, понимала, что этого не избежать. В прошлом году они закрыли Физический факультет, чтобы расширить факультет Судебных наук, а теперь Классический факультет должен быть закрыт, а Теологический станет факультетом Сравнительного изучения религий. Когда придут к заключению, что это слишком трудно — а при теперешнем количестве поступающих к нам это несомненно случится, — тогда, вне всякого сомнения, вместо него возникнет Факультет изучения религий и средств массовой информации. Или факультет Духовных и судебных наук. Правительство, объявляющее своей целью добиться, чтобы пятьдесят процентов молодежи страны учились в университетах, и одновременно добивающееся, чтобы сорок процентов окончивших школу выходили оттуда необразованными, живет в мире фантазий. Только не позволяйте мне распространяться о высшем образовании. Я стала страшной занудой в этом вопросе.
«Так вот в чем дело, — подумала Хелина. — Она потеряла работу, теряет брата и теперь застрянет на полгода в этом коттедже, не имея ясного представления о собственном будущем». Глядя на профиль Кэндаси, Хелина вдруг почувствовала приступ жалости. Неожиданная эмоция быстро ее покинула, но сильно удивила. Она не могла представить, что способна позволить себе войти в положение Кэндаси. Виной всех ее бед был тот ужасный, деспотичный старик, который так медленно — целых два года — умирал у нее на руках. Почему же она не освободилась от него? Кэндаси ухаживала за ним так добросовестно, как могла бы ухаживать за отцом дочь викторианских времен, но ведь любви тут никакой не было. Никакой тонкости восприятия не требовалось, чтобы это увидеть. Сама Хелина по возможности держалась подальше от Каменного коттеджа, как, впрочем, и большинство сотрудников Манора. Однако правда о том, что там происходит, была всем известна из сплетен, из намеков, из того, что они сами видели и слышали. Отец всегда относился к дочери с презрением, разрушал ее уверенность в себе — и как женщины, и как ученого. Почему, с ее способностями, она не стала искать себе работу в более престижном университете, а не в этом, занимающем чуть ли не последнее место в университетской иерархии? Неужели старый тиран смог убедить ее, что она ничего лучшего не заслуживает? А ему самому нужно было все больше помощи, больше, чем Кэндаси могла ему обеспечить, даже с помощью районной сестры. Почему она не отправила его в дом для престарелых? Ему не понравилось в доме для престарелых в Борнмуте, где ухаживали за его отцом, но ведь существовали и другие дома, и у семьи не было недостатка в деньгах. Ходили слухи, что старик получил чуть ли не восемь миллионов фунтов в наследство от отца, который умер всего на несколько недель раньше сына. Теперь, когда завещание утверждено судом, Кэндаси и Маркус стали богаты.