Бентону хотелось сказать: «Я знаю это, сэр. Постараюсь так и относиться». Но непроизнесенные слова показались ему показными, словно ответ провинившегося школьника на критику в его адрес. Он промолчал.
Молчание нарушила Кейт:
— Но сколько бы мы ни расследовали, много ли мы на самом деле узнаем в конечном счете? Жертва, подозреваемые, убийца? Почему же, хотелось бы мне знать, Рода Грэдвин приехала сюда?
— Избавиться от своего шрама, — ответил Бентон.
— От шрама, который она носила тридцать четыре года, — уточнил Дэлглиш. — Почему именно теперь? Почему ей нужно было сохранять его и почему стало необходимо убрать? Если бы нам удалось узнать это, мы смогли бы приблизиться к пониманию этой женщины. И вы совершенно правы, Бентон: она погибла из-за того, кто она была и что собой представляла.
«Бентон, а не сержант — ну, все-таки это уже что-то, — подумал он. — Но хотел бы я знать, что такое вы сами». Однако в этом ведь отчасти и заключалась привлекательность его работы в спецгруппе. Он служил под началом человека, который был для него загадкой и, по-видимому, таким и останется.
— А что, поведение сестры Холланд в это утро не кажется вам несколько странным? — спросила Кейт. — Когда Ким позвонила ей и сказала, что мисс Грэдвин не вызвала ее принести чай, разве не естественнее было бы для сестры Холланд сразу пойти и проверить, все ли в порядке с ее пациенткой, а не просить Ким принести чай? Я подумала, может, она позаботилась обеспечить себе свидетеля на тот момент, когда обнаружит труп? Неужели она уже знала, что Грэдвин мертва?
— Чандлер-Пауэлл говорит, — вступил в разговор Бентон, — что ушел от сестры Холланд в час ночи. Разве не естественно было бы для нее сразу же проверить, как их пациентка? Она вполне могла так поступить и, возможно, знала, что Грэдвин мертва, когда попросила Кимберли принести чай. Всегда полезно иметь при себе свидетеля, когда обнаруживаешь труп. Однако это вовсе не означает, что она убила Грэдвин. Как я уже говорил, я не вижу ни Чандлера-Пауэлла, ни сестру Холланд в роли тех, кто способен задушить пациентку, особенно ту, кого они сами только что прооперировали.
У Кейт был такой вид, точно она сейчас вступит в спор, но она промолчала. Было поздно, и Дэлглиш понимал, что все устали. Пора изложить программу действий на следующий день. Он с Кейт поедет в Лондон, посмотреть, какие улики можно найти в доме Роды Грэдвин в Сити. Бентон и констебль-детектив Уоррен останутся в Маноре. Дэлглиш отложил опрос Робина Бойтона, надеясь, что к завтрашнему дню тот успокоится и будет способен содействовать расследованию. Основные задачи для Бентона и Уоррена — провести опрос Бойтона, попытаться, если удастся, выследить машину, которую видели припаркованной у Камней Шеверелла, связаться с оперативниками, обследовавшими место преступления — они должны закончить работу к середине дня, а кроме того, обеспечить полицейское присутствие в Маноре и проконтролировать, чтобы частная охрана, нанятая Чандлером-Пауэллом, держалась от места преступления подальше. Заключение доктора Гленистер по аутопсии ожидалось к полудню, и Бентону следовало позвонить Дэлглишу, как только оно будет получено. Помимо выполнения этих задач, он, разумеется, проявит собственную инициативу, если придется решать, надо ли опросить кого-то из подозреваемых еще раз.
До полуночи оставалось совсем немного времени, когда Бентон отнес на кухню и вымыл бокалы, и они с Кейт отправились в обратный путь, к Вистерия-Хаусу, сквозь сладко пахнущую, промытую дождем тьму.
Когда Дэлглиш и Кейт выехали из Сток-Шеверелла, еще не было шести утра. Столь ранний отъезд был назначен отчасти из-за нелюбви Дэлглиша к стоянию в затяжных утренних пробках, но еще и потому, что ему требовалось побольше времени провести в Лондоне. Надо было передать в Ярд бумаги, над которыми он работал, забрать там черновой экземпляр закрытого доклада, по которому требовались его замечания, и оставить записку на столе у секретаря. Осуществив все это, они с Кейт ехали в полном молчании по почти пустым улицам города.
Для Дэлглиша, как и для многих других, ранние часы воскресного утра в Сити обладали особым очарованием. Все пять дней недели воздух здесь так пульсирует энергией, что легко поверить — огромные богатства Сити буквально физически выковываются, с потом и изнурением, в каком-то подземном машинном отделении. В пятницу, перед вечером, огромные колеса медленно перестают вращаться, и, наблюдая, как труженики Сити тысячами устремляются по мостам через Темзу к железнодорожным терминалам, понимаешь, что их массовый исход — не столько проявление их собственной воли, сколько покорность некоему многовековому принуждению. В предутренние часы воскресенья Сити, по-прежнему далекий от того, чтобы погрузиться в глубокий сон, лежит в молчаливом ожидании целой армии призраков, вызванных звоном колоколов, чтобы почтить древних богов в их бережно хранимых святилищах и прогуляться по тихим, ожившим в памяти улицам. Кажется, даже река замедляет свое течение.
Кейт и Дэлглиш отыскали место парковки в нескольких сотнях ярдов от Абсолюшн-элли, и Дэлглиш, в последний раз бросив взгляд на карту, забрал из машины свой следственный чемоданчик, и они направились на восток. Узкий, вымощенный булыжником вход под каменную арку, слишком нарядную для такого узенького прохода, легко было бы и не заметить. Мощеный двор, освещаемый двумя фонарями, укрепленными на стенах и всего лишь подсвечивавшими царившую здесь диккенсовскую мглу, был небольшой, с постаментом в центре, где громоздилась разрушенная временем статуя, когда-то, вероятно, религиозно значимая, но теперь превратившаяся всего-навсего в бесформенную груду камня. Дом № 8 оказался на восточной стороне; входная дверь была выкрашена в зеленый цвет, такой темный, что казался почти черным, а дверным молотком служила чугунная фигурка совы. Рядом с домом находился магазин, торговавший старинными гравюрами и эстампами, с деревянным стендом-витриной, сейчас пустым. Второй дом по соседству был явно специализированным агентством по найму, но нигде ни намеком не говорилось, каких именно работников оно рассчитывало привлечь. На других дверях виднелись маленькие начищенные таблички с незнакомыми именами. Во дворе царила абсолютная тишина.
Дверь дома № 8 запиралась на два сейфовых замка, но выбрать нужные ключи из связки мисс Грэдвин не представляло проблем, и дверь открылась легко. Протянув руку, Дэлглиш нащупал выключатель. Они вошли в небольшое помещение с дубовыми панелями на стенах и узорной лепниной на потолке, включавшей, в частности, дату «1684». В противоположном конце комнаты окно в решетчатой раме позволяло видеть патио — мощеный внутренний дворик, где хватало места лишь для одного дерева, сейчас потерявшего листву, и огромного терракотового горшка. Справа на стене обнаружился ряд крючков для одежды; под ними — низкая полка для обуви, а слева — квадратный дубовый стол. На столе лежали четыре конверта — явно счета или каталоги, которые, как счел Дэлглиш, пришли в четверг, перед отъездом мисс Грэдвин в Манор, и которые, как она, по-видимому, рассудила, вполне могли дождаться ее возвращения. Единственной картиной в комнате был небольшой портрет маслом мужчины семнадцатого века, с продолговатым лицом тонко чувствующего человека. Картина висела над камином, облицованным камнем, и по первому впечатлению Дэлглиш решил, что это — копия известного портрета Джона Донна. [24] Включив узкий светильник, закрепленный так, чтобы свет падал на портрет, Дэлглиш с минуту молча всматривался в картину. Вися в одиночестве в помещении, которое служило всего лишь местом перехода, портрет приобретал характер и силу иконы, возможно, в роли главенствующего хранителя домашнего очага. Выключив светильник, Дэлглиш задал себе вопрос, не так ли, в самом деле, видела этот портрет Рода Грэдвин?