Когда они вошли в кабинет, Бойд поднялся из-за стола и в ответ на кивок Мэйкрофта вышел из комнаты. Оливер, отказавшись сесть на предложенный ему стул, остался стоять, ухватившись обеими руками за его спинку и глядя через стол Мэйкрофту прямо в глаза. Теперь он вполне овладел голосом и спокойно и четко произносил каждое слово:
— Мне нужно сказать вам только две вещи, так что я буду краток. В своем завещании я разделил то, что министерство финансов соблаговолило мне оставить, на две равные части между дочерью и фондом острова Кум. У меня нет других родственников, и меня не интересует благотворительность: я не собираюсь облегчать государству его обязанности по отношению к малоимущим. Я родился на этом острове и верю в то, что он дает, или ранее давал людям. Если я не могу быть уверен, что меня ждет здесь радушный прием в любое удобное для меня время и что мне предоставят здесь жилье, удобное для моего проживания к работы, я изменю завещание.
— Не слишком ли это суровый ответ на то, что было всего лишь несчастной случайностью? — спросил Мэйкрофт.
— Это не случайность. Он сделал это намеренно.
— Разумеется, нет. Зачем это ему? Он небрежен и глуп, но такого намерения у него просто не могло быть.
— А я уверяю вас — он сделал это нарочно. Нельзя было допускать Пэджетта на остров и тем более разрешать ему привезти сюда мать. Она же была тогда при смерти, а он ввел вас в заблуждение, не сообщив о ее состоянии и неспособности выполнять какую бы то ни было работу. Однако я здесь не затем, чтобы обсуждать Пэджетта или учить вас, как вам следует выполнять ваши обязанности. Я уже сказал все, что хотел сказать. Если здесь ничего не изменится, я изменю завещание, как только вернусь на материк.
Тщательно выбирая слова, Мэйкрофт ответил:
— Это, вне всякого сомнения, решать вам. Могу только сказать, что мне очень жаль, если вы считаете, что мы не оправдали ваших ожиданий. Вы имеете право приезжать сюда, когда бы вы ни пожелали, это соответствует положениям акта об учреждении фонда. Любой человек, родившийся на острове, обладает этим правом и, насколько мне известно, вы единственный из живущих в данное время людей, к кому это положение применимо. Эмили Холкум имеет моральное право на коттедж «Атлантик». Если она согласится переехать, этот коттедж будет предоставлен вам.
— Тогда я предлагаю вам сообщить ей о том, во что фонду обойдется ее упрямство.
— Это все? — спросил Мэйкрофт.
— Нет, не все. Я же предупредил — мне нужно сказать вам две вещи. Вторая заключается в том, что я предполагаю проживать на острове Кум постоянно и перееду сюда сразу же, как только будут сделаны необходимые приготовления. Мне, конечно, потребуются более подходящие условия проживания. На то время, пока я буду ожидать решения вопроса о коттедже «Атлантик», предлагаю сделать пристройку к Перегрин-коттеджу, чтобы он стал более приемлемым хотя бы на время.
Мэйкрофт делал отчаянные попытки не показать Оливеру, какое смятение его охватило. Он сказал:
— Я, разумеется, сообщу об этом попечителям фонда. Однако я не уверен, что постоянное проживание на острове может быть разрешено кому-то, кроме тех, кто числится в нашем штате как постоянный сотрудник. Пребывание здесь Эмили Холкум, разумеется, специально оговорено в акте об учреждении фонда.
— В акте буквально говорится, что ни одному человеку, родившемуся на этом острове, не может быть отказано в проживании здесь. Я родился на Куме. В акте нет запретительной статьи о длительности пребывания на острове. Я полагаю, вы убедитесь, что то, что я собираюсь предпринять, имеет законные основания и не потребует изменений в уставе фонда.
Не произнеся больше ни слова, он повернулся и вышел из кабинета. Пристально глядя на дверь, которую Оливер закрыл так решительно, что еще чуть-чуть, и можно было бы сказать, что он ею намеренно хлопнул, Мэйкрофт опустился на стул, прямо-таки физически ощутив, как депрессия тяжким грузом ложится ему на плечи. Это была катастрофа. Неужели теперешняя его работа, за которую он взялся, считая, что она будет легким временным занятием, полным успокоения промежутком, во время которого он попытается примириться со своей утратой, оценить прошедшую жизнь и решить, что делать с будущим, окончится таким провалом, таким унижением? Попечители фонда прекрасно знают, что Оливер — человек трудный, но ведь предшественнику Руперта удавалось с ним справиться.
Мэйкрофт не слышал, как в дверь постучала Эмили Холкум: когда он поднял глаза, она уже шла через комнату прямо к нему.
— Я разговаривала с миссис Бербридж на кухне, — сказала она. — Там Милли все еще болтает про какую-то неприятность на пристани. Кажется, Дэн уронил за борг взятую для анализа кровь Оливера.
— Оливер только что был здесь. Жаловался, — ответил Мэйкрофт. — Он очень тяжело это воспринял. А я попытался объяснить ему, что это просто несчастный случай. — Мэйкрофт не сомневался, что его смятение и — конечно же — его неспособность справиться с ситуацией, ясно написаны на его физиономии.
— Какой же это несчастный случай? — возразила она. — Это странно. Я полагаю, он способен сдать кровь на анализ еще раз. Наверняка даже в его иссохших от злобы венах осталось хоть немного крови. Вам не кажется, что вы принимает все это слишком всерьез, Руперт?
— Это еще не все. У нас проблема. Оливер грозится исключить фонд из своего завещания.
— Это неприятность, но вовсе не катастрофа. Нужда нам не грозит.
— Он угрожает не только этим. Он хочет поселиться здесь как постоянный житель.
— Ну, этого он не сможет сделать. Совершенно абсурдная идея.
— Она вовсе не так абсурдна, — печально произнес Мэйкрофт. — Придется мне внимательно просмотреть акт. Вполне вероятно, что законным образом нам не удастся его остановить.
Эмили Холкум направилась было к двери, но снова вернулась и, глядя в глаза Руперту, сказала:
— Законным образом или незаконным, его надо остановить. Если ни у кого не хватит духа это сделать, я сделаю это сама.
Место, которое Миранда Оливер и Деннис Тремлетт отыскали для своих встреч, показалось им таким благоприятным и неожиданным, будто для них свершилось маленькое чудо: поросшая густой травой ложбинка в нижней части скалы, ярдах в ста от древней, сложенной из камня часовни, и не более чем в трех ярдах от отвесного обрыва к лежащему футах в сорока внизу небольшому заливу, где пенилось море. Неглубокую ложбинку со всех сторон охраняли гранитные глыбы, и попасть в нее можно было, только с трудом пробираясь и скользя вниз по крутому, усыпанному валунами и поросшему густыми кустами склону. За ветви кустов удобно было держаться, и спуск был не таким уж трудным даже для прихрамывающего Денниса. И все же этот склон вряд ли мог привлечь кого-то, кто не стремился отыскать укромное убежище, а увидеть их вдвоем можно было бы лишь в том случае, если бы наблюдатель стал вглядываться вниз с самого гребня опасно выветрившегося, нависающего над ложбинкой утеса. Миранда, в счастливом упоении, совершенно исключала такую возможность: желание, радостное возбуждение, переполнявший ее оптимизм и надежда на будущее опьяняли, не позволяя допустить и мысли о практически невозможных случайностях и иллюзорных страхах. Деннис пытался разделить ее уверенность, всячески стараясь, чтобы в его голосе звучал тот энтузиазм, какого Миранда ждала от него, который был ей так нужен. Ей представлялось, что близость отвесного обрыва и опасного гребня утеса лишь увеличивает неуязвимость их укрытия и добавляет их ласкам особую эротическую остроту.