Но Кейт ответила таким мягким тоном, на какой только была способна:
— Есть еще один вопрос, который мне необходимо вам задать. Прошу простить меня, если он вызовет у вас печальные воспоминания. Это правда, что несколько лет назад повесилась ваша сестра?
Джаго устремил на нее взгляд, полный такой мрачной силы, что на секунду Кейт испугалась, что он может ее ударить, а Бентон невольно двинулся было к ней, но тут же сдержал себя. Однако голос Джаго был спокоен, хотя его взгляд впивался Кейт прямо в глаза.
— Ага. Дебби. Шесть лет назад. После того, как была изнасилована. Ее не соблазнили. Ее изнасиловали.
— И вы почувствовали необходимость отомстить?
— Так я и отомстил, вы разве не знаете? Год отсидел за нанесение тяжких телесных. Что ж это вам никто не сообщил, перед тем как вы сюда приехали, что у меня судимость была? Я его в больницу отправил на три недели — днем меньше, днем больше, не так важно. А еще похуже для него было, что огласка его гаражному делу не очень на пользу пошла, да и жена его бросила. Я не мог вернуть Дебби, но, Богом клянусь, я заставил его за это заплатить.
— Когда вы на него напали?
— На другой день, как Дебби мне рассказала. Ей только исполнилось шестнадцать. Можете об этом в местной газете прочитать, если вам интересно. Он-то говорил, что соблазнил ее, но не отрицал того, что сделал. Вы что, хотите сказать, что подумали — это Оливер был? Чепуха какая!
— Нам просто нужно было знать факты, мистер Тэмлин, вот и все.
Джаго хрипло рассмеялся:
— Говорят, месть — это такое блюдо, которое лучше всего подавать холодным. Да ведь не настолько же холодным. Если бы я хотел убить Оливера, он очутился бы за бортом давным-давно, точно как мой дед.
Он не стал дожидаться, пока они поднимутся со своих мест, решительно зашагал к двери и исчез. Выйдя на солнце, они увидели, как он легко вспрыгнул на борт катера.
Кейт сказала:
— Он, разумеется, прав. Если бы он хотел убить Оливера, зачем было ждать более двадцати лет? Зачем выбирать самый неподходящий конец недели и почему именно такой способ? Он же не знает всей истории про маяк, верно? Либо не знает, либо не говорит. Он ведь даже не упомянул о том, что это сам мальчик мог поджечь солому и устроить пожар.
— Но разве это могло хоть как-то обеспокоить Джаго, мэм? — возразил Бентон. — Разве кто-нибудь станет мстить пожилому человеку из-за того, что он совершил четырехлетним ребенком? Если он ненавидел Оливера — а я думаю, что ненавидел, — то за что-то совсем недавнее, что не оставляло ему иного выбора, как сделать это сейчас.
В этот момент запищал радиотелефон Кейт. Она выслушала сообщение, потом пристально посмотрела на Бентона. Должно быть, он все прочел в ее взгляде. Она смотрела на его лицо: оно менялось на глазах — шок, неверие и ужас словно в зеркале отражали ее собственные чувства. Она сказала:
— Звонил А.Д. У нас еще один труп.
Прошлой ночью, после ухода Кейт и Бентона, Дэлглиш запер дверь, не столько потому, что думал о возможной опасности, сколько по привычке избегать любого вторжения в свою личную жизнь. Огонь в камине угасал, но он все равно поставил перед ним защитный экран. Вымыл два бокала, убрал их в кухонный шкафчик и проверил пробку на бутылке с вином. Оставалось еще полбутылки — они допьют вино завтра. Все эти незначительные действия потребовали непомерного количества времени. Он вдруг обнаружил, что стоит посреди кухни, пытаясь вспомнить, зачем он там находится. Ну конечно же — горячее молоко! Однако он решил, что не станет его пить, так как понял, что запах разогретого молока вызовет у него тошноту.
Лестница показалась ему необычайно крутой: пришлось ухватиться за перила и буквально втаскивать себя наверх. Горячий душ потребовал таких усилий, что не доставил никакого удовольствия, но тем не менее прекрасно было наконец избавиться от кислого запаха пота. Наконец он достал из аптечки две таблетки аспирина, раздвинул занавеси на полуоткрытом окне и улегся в постель. Прохладные простыни и наволочки на подушках были успокаивающе приятны. Лежа на правом боку, он глядел во тьму, видя лишь прямоугольник окна, бледно отпечатавшийся на темной стене.
Дэлглиш проснулся с первым светом, его волосы и подушка были влажными от пота. Аспирин хотя бы сбил температуру. Надо надеяться, все обойдется. Однако боль в конечностях усилилась, к тому же им владела невероятная усталость, делавшая непереносимой самую мысль о необходимости встать с постели. Он закрыл глаза. Приснившийся ему сон не уходил, заполоняя мозг обрывками воспоминаний, проплывающими в сознании, словно грязные тряпки, почти уже скрывшиеся под водой, но все еще достаточно ясно видимые, чтобы оставить после себя чувство тревоги.
Он венчался с Эммой, не в церкви ее колледжа, а в том норфолкском храме, где служил его отец. Был разгар лета, день стоял знойный, палило солнце, но Эмма была в черном платье с высоким воротником и длинными рукавами, позади тяжелыми складками тянулся шлейф. Адам не видел ее лица — оно было скрыто густой узорной вуалью. Здесь же была его мать, жалобно твердившая, что Эмме следовало бы надеть ее подвенечное платье, ведь она специально бережно хранила его для невесты сына. Но Эмма отказывалась переодеться. Комиссар и Харкнесс тоже были там, в полной служебной форме, галуны сверкали на их плечах и фуражках. Но сам он не был одет. Он стоял на лужайке перед домом священника в одних трусах и майке. Тем не менее никто не видел в этом ничего необычного. Адам никак не мог отыскать свою одежду, а церковный колокол уже звонил, и отец, облаченный — совершенно фантастически — в зеленую ризу и митру, говорил ему, что собравшиеся его ждут. Они группами шли по лужайке к церкви: прихожане, которых он знал с детства, люди, которых отпевал его отец, убийцы, которых он сам помогал отправить в тюрьму, Кейт в розовом наряде подружки невесты. Ему необходимо найти свою одежду, он должен явиться в церковь. Надо как-то ухитриться и заставить колокол замолчать.
Но звон не умолкал. Вдруг, совершенно проснувшись, Дэлглиш понял, что звонит телефон. Он с трудом спустился по лестнице и снял трубку. Голос в трубке произнес:
— Это Мэйкрофт. Адриан не у вас? Я пытался ему дозвониться, но у него в коттедже никто не отвечает. Он не мог еще уйти на работу.
Голос звучал настойчиво, громче, чем обычно. Дэлглиш не узнал бы его, если бы Мэйкрофт не назвал себя. И тут он распознал в этом голосе кое-что еще — в нем, вне всякого сомнения, звучал непреодолимый страх.
Он ответил:
— Нет, его у меня нет. Я видел его вчера. Он шел домой примерно в десять вечера. Может быть, он вышел на утреннюю прогулку.
— У него нет такой привычки. Он иногда выходит из дома еще до половины девятого и приходит в кабинет не сразу, но сейчас еще слишком рано. У меня для вас обоих довольно огорчительные новости. Мне необходимо с ним поговорить.
— Не вешайте трубку, — сказал Дэлглиш. — Я посмотрю.