- А! - тихо ответила Алина, и глаза ее загорелись. - Вы меня восхищаете, месье Науманн. Откровенность - это я люблю. Так зачем вы пришли?

- Я не знаю.

Воистину веселая улыбка появилась на губах мадемуазель Солини.

- Вы не знаете?

- Нет. То есть я знаю, но сам удивлен зачем. Я пришел предупредить вас.

- Предупредить меня? - Алина подняла брови.

- Да.

- Вас так заботит мое благополучие?

Молодой дипломат нетерпеливо отмахнулся.

- В конце концов, я здесь не для того, чтобы играть словами, - сказал он, - давайте не притворяться, мадам. Вы очень хорошо знаете, что мне известно и зачем я пришел. Будем откровенны.

- Ну что ж, откровенно говоря, я вас не понимаю.

Вы полагаете, будто я знаю, что вам известно. Что?

Не отводя от нее взгляда, Науманн ответил:

- Я знаю, например, что вы повинны в смерти месье Шаво. Нет... никакого удивления и возмущения... вы это очень хорошо умеете делать, но сейчас это просто бесполезно. Я не скажу вам, как я догадался об этом, но я это знаю. Повторяю, именно вы отравили шпагу Жюля Шаво.

Он еще не договорил, а выражение лица мадемуазель Солини внезапно изменилось. Оно изменилось так, будто она опустила какой-то занавес перед своими глазами, возвращая Науманну такой же пристальный взгляд, но с откровенной насмешкой. И сказала, пожалуй, даже с веселым вызовом:

- Допустим это так, месье, - я не собираюсь вам противоречить, - что тогда?

На какое-то мгновение Науманн смешался, потом взял себя в руки и тихо произнес:

- Я этого ожидал. Я знал, что вы способны на такое.

Возможно, вы правы, чувствуя себя в безопасности, поскольку, вероятно, не удалось бы доказать, что это конкретное преступление лежит на вашей совести, хотя так оно и есть. Но это еще не все, что я знаю. Мне известно еще, что вы являетесь женой Василия Петровича, что вы изменяли ему и пытались его убить.

- Что ж, в качестве аргумента я допущу и это. Ну и что? - Алина ласково рассмеялась.

- Так вот, вас ищут, вы в опасности. А сейчас я расскажу вам, почему я пришел. Я пришел ради мадемуазель Жанвур. Такая дурная и развращенная женщина, как вы, - откровенность за откровенность, мадам, - не может не знать, что чем дольше она находится рядом с вами, тем ближе к гибели. Я хочу забрать ее от вас. Я стану ее опекуном; я гарантирую ее благополучие и счастье. У меня нет скрытых мотивов, мадам; вы так хорошо разбираетесь в людях, что и сами это видите. Я не... - Он поколебался мгновение, потом продолжил: - Не буду притворяться, что люблю, но я жалею ее. Вот и все.

Повисла долгая тишина, Алина пристально глядела в глаза молодого человека, ее собственный взгляд не выражал ничего. Затем она вдруг поднялась, подошла к дверям и нажала кнопку на стене. В тот же миг появился слуга.

- Попросите мадемуазель Жанвур спуститься в гостиную, - велела она.

И вернулась в кресло. Они стали ждать. Услышали тяжелые шаги слуги по лестнице и вскоре торопливый топот маленьких ножек Виви.

Когда девушка вошла в комнату, Науманн встал и поклонился.

Виви довольно оживленно приветствовала их, но остановилась, увидев, как серьезны их лица.

Алина резко сказала:

- Виви, я послала за тобой, чтобы задать тебе вопрос. Месье Науманн и я говорили о тебе. Нет нужды повторять то, что он говорил обо мне прежде, тем более что ты слышала это из его собственных уст... и в мое отсутствие... Так вот, он считает, что я не достойна заботиться о тебе... что я дурная и развратная... что он хочет найти для тебя место на своей родине... он хочет, чтобы ты покинула меня. Добавлю: он не притворяется, будто любит, но заявляет, что жалеет тебя.

Я послала за тобой, чтобы ты все решила сама.

Виви внезапно побледнела, посмотрела сначала на Науманна, потом на Алину. Ее губы шевелились, как будто она что-то хотела сказать, но не могла найти слов, по глазам видно было, что в ней идет отчаянная борьба.

Что касается Науманна, то он тоже обнаружил, что у него нет слов, которые, как он чувствовал, сейчас нужны ему больше всего. "Он не притворяется, что любит тебя..." - это прозвучало как-то грубо и фальшиво.

Выходит, он любит ее? Но прежде чем успел осознать эту мысль, он услышал голос Виви:

- Месье, у вас нет причин жалеть меня. - Голос Дрожал и был очень тихим. - Вы знаете, что я люблю Мадемуазель Солини; вы ошибаетесь, когда говорите такие вещи о ней. Но я... я уверяю вас... я высоко ценю вашу доброту... вашу заинтересованность...

Внезапно голос ее дрогнул, и она замолчала, потом закрыла лицо руками, повернулась и бросилась вон из комнаты.

Опять наступила тишина. Потом Науманн повернулся к Алине, и голос его еще вздрагивал, когда он говорил ей:

- Мадам, вы перехитрили меня. Когда-нибудь вы будете жалеть об этом. Вы не подождали, пока я скажу вам все, что знаю; что ж, я скажу вам остальное. Сегодня утром я получил письмо от Василия Петровича и отвечу ему завтра. Я надеюсь получить от вас известия раньше, чем от него.

После чего, оставив мадемуазель Солини, впервые в жизни лишившуюся дара речи, неподвижно стоять посреди комнаты, молодой дипломат, не сказав больше ни слова, вышел в холл, забрал пальто и шляпу и покинул дом.

Алина целую минуту стояла там, где он ее оставил.

Потом медленно двинулась к дверям и через холл в библиотеку, где села в любимое кресло перед горящим камином.

Она оставалась так долгое время, погруженная в свои мысли, потом взглянула на часы и направилась в свою комнату переодеться к обеду.

- Решительно этот месье Науманн - опасный человек, - пробормотала она вслух и начала подниматься по лестнице.

Глава 13

ГЕНЕРАЛ НА ПОСЫЛКАХ

Если бы любого из жителей Маризи спросили, какая из комнат во дворце их принца самая интересная, то ответ был бы: "Одна из задних комнат на третьем этаже по главному коридору налево". А если бы его еще спросили почему, то он ответил бы: "Потому что еще никому не разрешалось войти в нее".

Утром того дня, о событиях которого было рассказано в предыдущей главе, принц сидел в одиночестве в этой комнате, в которую никого не допускал. По сути дела, в ней не было ничего такого, что вызывало бы особый интерес. Три ее стены закрывали книги, выше висели картины и гравюры, расположенные в каком-то непонятном порядке. На четвертой стороне располагались три двойных окна, выходивших на улицу, и камин.

В центре стоял огромный стол, заваленный книгами и бумагами.

Для принца, обнаружившего, что он открыт публике более, чем сам того хотел бы, это логово просто служило укрытием от назойливых субъектов и подхалимов.