– Саша?
– Да? – ученая прихлебывала чай из собственной кружки. К той посуде, что разведчики нашли в шкафах небольшой кухоньки, притрагиваться никто не захотел. – У тебя еще какие-то вопросы, на которые ответов у меня заведомо нет?
– Скорее всего, ответы у тебя есть. – Куминов покрутил в руках нож, тот самый, немецкий. Извлек он его на полном автомате, как бывало в тех случаях, когда капитан крепко задумывался. Прокрутил несколько раз между пальцев одной ладони, быстро перекинул в другую. – Это…
– Коля… – голос Саши неожиданно изменился. – С удовольствием отвечу на все, что смогу. Есть, правда, просьба, небольшая.
Капитан, все это время рассматривавший разложенную тут же на столешнице карту, перевел взгляд на нее. Столкнулся с немного испуганным взглядом, проследил за ним, обращенным на сверкающие круги, проделываемые ножом.
– Понял. – Нож незамедлительно вернулся на положенное место. – Можно спрашивать?
– Обязательно можно, спасибо. Так что именно?
Куминов отстучал пальцами дробь по доскам стола:
– Ты очень сильно удивилась обнаруженным при вскрытии этой тетки странностям, так? Не перебивай, это вопрос риторический. А вот тому факту, что нас всех чуть не пожрали ночью самые обычные граждане, находящиеся на оккупированной территории, удивляться не стала. Смотрите, товарищ профессор, как интересно выходит, я даже в легком удивлении. Поражает вас требуха той самой тетки, что перегрызла горло одному из моих боевых товарищей, а вовсе не то, что это дико и непонятно. Гоголя, как мне кажется, мы читали в одном возрасте. Так это Гоголь, Николай Васильевич, классик русской литературы. Это байки и бабкины сказки на ночь, казалось бы, но… я вот испугался. До усрачки, Саша, до дрожи в коленках испугался ночью, а ты не особо. Так что получается тогда? Что-то знаешь, но молчишь, говорить не хочешь? Или существование подобного есть какая-то новая государственная тайна? Тайна, которая касается уродов, которые вместо того, чтобы бороться с врагами партизанскими методами, жрут бойцов Красной армии почем зря?
Девушка посмотрела на него, спокойно и задумчиво. Отхлебнула чая, откинулась на спинку стула. Стулья, к слову, явно в свое время украшали какую-нибудь дворянскую усадьбу, одну из тех, что до семнадцатого года в округе хватало в избытке. Гнутые ножки, плотная ткань на самих сиденьях, с еще заметным цветочным рисунком. Добротный такой стул, надежный. Куминов поймал себя на мысли, что на заимке все ему не нравится. Все заставляет обращать на себя внимание. Стул этот чертов… с какой стати вообще мысли про него в голове возникли? Нервы, нервы, товарищ капитан, не железные они у вас. А это плохо, не время нервничать и изображать из себя девицу-институтку из Смольного.
Саша молчала, Куминов ждал. Тикали большие часы в деревянной коробке, висевшие на стене. Кукушка, когда-то исправно скрипевшая каждые полчаса, видно, была сломана. В доме было тихо, лишь иногда потрескивали старые доски пола и бревна стен. За заслонкой печи еле слышно и ровно гудело небольшое пламя. Изразцы, голубые с белым, украшавшие бока голландки, чуть отблескивали от падавшего со стороны оконца яркого света. За окном промелькнул силуэт одного из разведчиков, неслышно прошедшего куда-то. Чуть свистел легкий сквозняк, проникавший через щель под дверью. Куминов несколько раз пытался закрыть ее плотно, но потом плюнул на это бесполезное дело и прекратил.
– Сказки… – Саша потянулась было за сигаретой, но передумала. Накрутила, насколько получилось, прядь коротко постриженных перед самым выходом волос на палец. – Для кого сказки, для кого быль. Слушай, товарищ капитан, и не перебивай.
Куминов слушал рассказ, который тихий голос вел неторопливо и спокойно, и понимал, что не все в этой жизни видел и знал. А если и видел, то не понимал. Потому что понять и принять существование рядом с обычным миром другой, ведущий свой путь издалека, из глубины веков и пространств, было тяжело.
Институт, в котором работала Александра Венцлав, был очень непростой. О существовании его знали пока немногие. Лишь сейчас, решив, что нужно действовать, завесу тайны приподняли. Куминов понимал, что нет ничего страшного в том, о чем говорит девушка. Немцы имели определенную информацию о его деятельности, пусть и неполную, вроде той, что капитану пришлось услышать о лабораториях под Куйбышевом. Попади он в плен – что мог бы рассказать? Да практически ничего, ровно столько, сколько скажет Саша. Правда ли это, либо заведомо скармливаемая ему дезинформация, Куминов, естественно, не мог знать. Хватило и того немногого, что услышал, чтобы понять – о некоторых вещах лучше было бы никогда и не слышать.
Странные и страшные существа, веками жившие бок о бок с людьми, перенесенные в предания, легенды и сказки. Постоянно таившиеся, нераскрывающиеся. Знать про них и верить в последние лет сто считалось дремучим предрассудком. Все, что передавали из уст в уста по ночам, шепчась и настороженно оглядываясь, отчасти оказалось правдой. Про них рассказывали те писатели, которых считают классиками и чьи произведения, касавшиеся этой темы, принимали за шутку и желание пощекотать нервы. Человеческая цивилизация, ведомая вперед рационализмом, верой лишь в утверждения официальной науки, не хотела принимать всерьез такую правду. Куминов помнил, как сам, летом работая в одном из колхозов, высмеивал местных пацанов, вечером у костра рассказывающих о медведе-оборотне, что жил рядом с их большим селом. А еще никогда бы не забыл тех ощущений. Смеяться-то смеялся, но по сторонам настороженно зыркал. Так же как и остальные друзья-пионеры, отправленные на лето помогать советским колхозникам-пасечникам на подсобные работы и последующий сбор меда. Хорошо было смеяться над темной деревенщиной, сидя у костра. Отойти же на пару десятков метров в глубь красноярской тайги, начинавшейся резко и неожиданно прямо за околицей, было страшно.
Институт, в котором работала Венцлав, был старый. Такой старый, что корни его уходили еще в то время, что принято называть кровавым царским режимом. Тут капитан немного насторожился, услышав в голосе рассказчицы явное одобрение в сторону одного из давно умерших Романовых, основавшего при Его величества собственной особой канцелярии отдельную службу. Но потом, постепенно слушая дальнейшую историю, одобрением проникся. Было с чего, и подобную инициативу самодержавного тирана Куминов поддержал бы обеими руками, живи в то время. Пусть и утверждала теория ленинского и сталинского учения об отсутствии возможности существования монархии, кроме как эксплуататора трудового народа. От подобного кандидат в члены ВКП(б) капитан Куминов ни за какие коврижки бы и не отказался. Но неожиданно для самого себя осознал: прав был далекий самодержец. Видно, что мог не только пить кровь собственного народа и давать измываться над ним своим прихвостням и подлой придворной аристократии. Правильные решения принимать явно умел. Особенно когда это требовалось.
Было это, как понял капитан, в то время, когда донские казаки шлялись по Монмартру, тогда еще обычному пустырю, с песнями и гиканьем. Век XIX, страшный в своей жестокости, не смог не породить специальное отделение, которое курировал лично сам государь-император. Поля сражений с Наполеоном, выжженные города и деревни, опустевшая земля, тысячи детей-сирот и женщин, остававшихся без чьей-либо защиты. Время тех, кто мог пользоваться слабостью безнаказанно. Тех, кто позволил, наконец-то, себе таиться намного меньше, чем во все прошедшие долгие столетия.