Закрыв глаза и, насколько было возможно, отстранившись от ужасающего воя, Ник вслушивался, стараясь вычленить из общей какофонии один-единственный звук – ее шепот. И он смог.
Запись длилась не дольше пяти минут, но чтобы понять все, о чем шептала Эль, у Ника ушло почти два часа. Он вновь и вновь перематывал неразборчивые, заглушаемые творящимся где-то совсем рядом неимоверным адом, слова, пытаясь вникнуть в их смысл.
Смысл оказался простым и описывался кратким, чрезвычайно емким термином – «эвакуация». Денис и отец Эль усадили ее в какой-то автобус (Никита смутно помнил, что это некое транспортное средство, давно не используемое людьми), куда немедленно набилось еще несколько знакомых семей, живущих поблизости. Перепуганные женщины и дети, ничего не понимающие мужчины, их куда-то увозили на огромной скорости, в нечеловеческой спешке. Камуфлированные бойцы ничего не объясняли невольным пассажирам.
До смерти перепуганная Эль насчитала еще несколько десятков таких же автобусов, двигавшихся друг за другом в сопровождении грузовых «Уралов» (Ник сделал себе заметку, узнать, что такое «грузовой Урал») и армейских внедорожников. Ехавший им навстречу транспорт джипы сгоняли на обочину, самых неуступчивых без жалости сбивали в сторону массивными бамперами (здесь юноша поставил аж три вопросительных знака: джипы, обочина, бампер). То же касалось и попутного транспорта, идущего медленнее колонны. Эль с непередаваемым ужасом в голосе уже не шептала, кричала, как «Урал» протаранил маршрутку (еще вопрос!), никак не желавшую уступать дорогу. От сокрушительного удара она слетела с дороги в кювет, где, несколько раз перевернувшись через крышу, загорелась и спустя секунды взорвалась вместе со всеми людьми, находившимися внутри. С этого момента в автобусе, где сидела Эль, поднялась самая настоящая паника. До людей, наконец, дошло. Беда!
На этом запись обрывалась.
В ушах не переставая звенело от грохота, и даже тишина, воцарившаяся после выключения диктофона, ничем не могла помочь. Ник утер пот со лба, осторожными круговыми движениями пальцев помассировал виски. Голова разболелась – и от шума, и от напряжения, и от пережитого вместе с бедной девушкой кошмара. Если ему здесь, в полной безопасности, было жутко до дрожи, а ведь он даже толком не понял, что случилось, до него только долетали обрывки невнятных, трудно представимых, но очень пугающих образов, а Эль оказалась в центре этого… Знать бы еще в центре чего.
Все должно разъясниться, нужно только слушать дальше. Но как заставить себя? Голова не выдержит нового двухчасового испытания, взорвется к чертям собачьим и дымящиеся мозги разлетятся по стенкам. На ум пришел ваххабитский наемник, который ошметками своих куцых мозгов изгадил всю подсобку. Никита поморщился от неприятного воспоминания. На диктофоне ужас, в жизни ужас – где сейчас хорошо? Может, Ольга наслаждается законным браком в Ясеневской общине? Она ведь что-то говорила о детях, глядишь, прямо в эту самую минуту беременеет изо всех сил… Представив процесс, возлежащего на хрупкой красавице ясеневского огра, пыхтящего и похрюкивающего от удовольствия, Ник в сердцах сплюнул. Сомнительное счастье. Зачем он вообще вспомнил об идиотке, променявшей… Ладно, хватит. Разбираться в женского логике – немужское занятие. Ольга, конечно, задела его самолюбие, сделав неадекватный выбор в пользу убогого троглодита, но не более того. Сделала и сделала, теперь пусть пожинает плоды.
Юноша обреченно посмотрел на прямоугольную коробочку, хранящую дневник Эль, перевел взгляд на часы, в очередной раз помянул недобрым словом ускользающее сквозь пальцы время и решительным щелчком включил диктофон.
Сирен больше не было, из крошечного динамика доносилось тихое дыхание девушки. Эль не говорила ни слова, лишь всхлипывала и глотала слезы. Несколько раз она пыталась что-то сказать, однако в последний момент так и не могла решиться. Через минуту запись кончилась.
Ник прикрыл глаза. Бедная, бедная девочка… Кто оказался рядом с тобой в невыносимо сложные мгновения? «Надеюсь, хоть Денис проявил себя принцем и утешил…» Ревность испарилась, осталась только искренняя жалость и забота. Бедная девочка…
Плей.
– Четверка, прости, ты вся в моих слезах. Я два дня пыталась выдавить из себя хоть что-то другое, но словно ком в горле, не могу дышать, не могу говорить. Только слезы текут не переставая… Я слабая дура, которая ничего не может сделать со своими эмоциями… Всегда думала, что сильная, ничего не боюсь, случись что, сумею за себя постоять. Не сумела, сил едва хватило на тихую истерику, да и то быстро задохнулась…
Я жива, Денис твердит, что надо радоваться, отец твердит, что надо радоваться, все друг другу твердят, что надо радоваться. Все пытаются убедить друг друга… Кому-то даже удается. Завидую им, я бы с удовольствием перестала видеть, как автобус, в котором ехала Катька, ее сестра с двухмесячной Соней, вся ее семья, и еще несколько десятков других людей… но они чужие, они не в счет… Их должно быть жалко, я понимаю, но мне не жалко, не жалко и тех миллионов и миллиардов чужих людей, что остались с той стороны… Я плохая, да? Равнодушная? Эгоистичная? Но мне жалко только Катьку и Соню. Когда их автобус не вписался в поворот, я еще не знала, что там Катька и Соня, автобусы шли огромной колонной, они могли оказаться в любом из них, но оказались именно в этом…
Мечтатель и отец всех спасли, весь поселок, до Объекта не доехал лишь один-единственный автобус… Четверка, автобус просто лег на бок и остался лежать в овраге, он не загорелся, как та маршрутка, не взорвался. Кто-то утверждают, что видел, как из окон вылезали люди. Но никто не остановился, не помог, не подобрал их. Дикая, смертельная спешка… Мы все очень спешили. Еще не знали, куда, но неслись так, будто за нами гналась сама Смерть.
Так оно и оказалось, мы играли с ней в догонялки. Горизонт вспыхнул, когда наш автобус только въезжал в распахнутые гермоворота Объекта. Когда последний транспорт влетел в убежище, земля содрогнулась и мир сошел с ума… Одна женщина все время кричала «мир сошел с ума, мир сошел с ума». Наверное, она сошла с ума вместе с ним, никто не мог ее успокоить. А может, никто и не успокаивал, все смотрели, как медленно сдвигаются навстречу друг другу створки гермоворот, закрывая от нас горящее небо…
Когда мы остались в темноте… не совсем в темноте, над головой без конца мерцали красные лампы, они очень сильно давили на глаза, у меня слезились глаза и страшно болели – не от страха или отчаяния, тогда я ничего не понимала – только от монотонного, выжигающего сетчатку мерцания красных ламп. Но в сравнении с тем, как пылало небо, мы остались в кромешной, адской темноте…
Потом… потом земля ушла из-под ног и откуда-то извне пришел гул, сначала негромкий, он все время нарастал! Люди падали на бетонный пол, который беспрестанно дрожал, будто бился в конвульсиях, закрывали уши руками, орали, пытаясь заглушить этот гул. Мне показалось, что я оглохла, но все равно продолжаю слышать его…
Когда пришла в себя, рядом сидел седой старик. Он тыкал кривым пальцем в потолок и повторял: «Солнце взорвалось, совсем взорвалось, я знаю, я видел, Солнце взорвалось».