Нет, вояки тоже присоединялись к нам практически каждую свободную минуту. Оно понятно – человек устроен так, что прогресс всегда в первую очередь касается новых средств истребления подобных и лишь остаточным принципом перекладывается затем в другие, не столь актуальные сферы жизни и деятельности. Изменить что-либо еще и здесь было явно не в наших силах. Про желания уже промолчу.
Человек волен выбирать, однако лишь из вариантов, предоставленных в распоряжение судьбой. А сия капризная особа редко привлекает к делу фантазию. Вот если надо кому подгадить – тогда да. Тут ей равных нет.
Мы старательно сваливали в одну кучу все, что не нуждалось в высоких технологиях или развитой кооперации. Потом проходили по списку и вычеркивали нуждающееся в редком сырье. Потом снова повторяли процедуру, но уже на предмет необходимости.
К примеру, даже обладай мы возможностями поточно изготовлять памперсы, настолько ли они нужны? Я рос, когда о них никто не знал. И ничего, обошелся как-то простыми пеленками. Правда, стирал их не сам, а привлекал к делу родителей.
Или примус, а заодно – и керосиновая лампа. Можно продумать технологию, а потом старательно мудрить, не только изготавливая керосин из недобытой нефти, но еще и развозя по всей большой стране. При наличии в каждом доме печи и отсутствии большой потребности в ночном освещении…
По ночам люди пока спят. И, возможно, правильно делают.
Но в целом планов было громадье. Пожалуй, побольше, чем у самого Петра. В архипелаге мы были предоставлены себе. Здесь же, теоретически, губа ведь не дура, могли иметь поддержку страны. Пусть недоразвитой по любым меркам, зато с энергичным и заинтересованным в прогрессе царем. А то, что он не особо приятен в обращении… Так не бояре же мы. Напротив, тот самый разнородный талантливый элемент, который выбился наверх благодаря реформам и сам крепко содействовал им.
Когда не можешь занять высокое положение по рождению, поневоле приходится отыскивать в себе хоть какой-то талант. И хорошо, когда таланты вообще востребованы. Гораздо чаще бывает наоборот. Тогда остается один путь – подготавливать очередную революцию в надежде вылезти наверх на ее волне.
Ладно, это философия. А практика куда важнее.
Под практикой, впрочем, каждый понимал нечто свое. Мы же не просто сидели. Разумеется, был накрыт стол. Ничего серьезного, не пир, однако вина хватало. Оно по привычке казалось нам слабым, вот кое-кто и прихлебывал словно воду.
Общая беседа привычно распалась на очаги. Как всегда бывает, если количество собравшихся превышает магическую цифру «три».
– Пароход мы сделаем, – втолковывал мне Сорокин. – На радость Валере. Только много ли от него пользы? В лучшем случае будет работать буксиром в тихую погоду. Общий принцип – это одно, а хотя бы относительное совершенство – другое. Там наверняка столько нюансов… Если парусники бороздили моря еще в конце девятнадцатого века, причем чайные клипера давали фору любому пароходу… А тут начинать вообще с нуля.
– Зато на сто с лишним лет раньше Фултона, – хмыкнул я.
Отчего-то вспомнилась история изобретателя. Как его усиленно отфутболивали разные государства, не видя в самодвижущемся судне ни малейшей пользы. Причем в числе слепцов был Наполеон.
Петр к технике относится иначе. Потаенное судно даже делали без особого толка. Рановато взялись. Ни тебе двигателя, ни нормальной герметичности. Сжатые воздухи всякие, балластные цистерны, аккумуляторные батареи… Слова все такие звучные, запоминающееся. Хотя воплотить их в жизнь жизни не хватит.
– Я согласен, Костя. Но другого выбора все равно нет. Командор попробовал повоевать без наших изобретений, и чем закончилось? А поставил бы плевательницы и спокойно пожег бы нападающих к чертовой матери!
– Кстати, о Командоре. – Сорокин наклонился поближе ко мне. – Насколько я понял Поншартрена, вас ждали специально. Какой-то доброхот предупредил англичан о конвое.
– Имя доброхота он не подсказал? – Я давно предполагал нечто подобное. Очень уж удачно вышли на нас фрегаты.
– Юрик! Развитой контрразведки пока не существует ни в одной стране, – напоминает Костя. – Не путай с сорок первым годом.
Увы, это так. Хотя чего проще? Две страны разделены нешироким проливом. Не надо быть профессионалом, чтобы самым элементарным образом свести переправку информации к минимуму. Постоянное патрулирование берегов плюс морская служба. Ведь явно, что предшественники Маты Хари используют вместо не изобретенных еще раций рыбацкие лодки и небольшие суда.
Насколько знаю от Командора (а тот в свою очередь – от Поншартрена), лучше работает французская разведка. Практически уже давно флот извещается о любом более-менее крупном мероприятии противников. Но и британцы не дремлют. Запущенная Командором деза – яркий пример того, что не перевелись болтуны (которые находка для шпиона) на земле французской.
И тут я вспоминаю слова покойного Жерве.
– Насколько я знаю, у Сергея были недоброжелатели. Могу даже парочку имен назвать. Барон Пуэнти и Ростиньяк. Дядя незадачливого дуэлянта. Уж не они ли?
– А где твой барон находится? – резонно замечает Сорокин. – О выходе конвоя знали здесь да в Дюнкерке.
– Зато Ростиньяка я видел в Шербуре, причем не раз.
– У нас руки коротки взять Ростиньяка в оборот. Кто мы, и кто он? К тому же не путай недоброжелателя с предателем. С тем же успехом весточку мог отнести неграмотный рыбак, польстившийся на вознаграждение.
Довод логичный, но мне почему-то кажется, что в данном случае я прав. Ростиньяк при каждой встрече смотрел на Сергея с такой ненавистью, что если бы взгляды могли убивать, убил бы.
– Давай мы за ним проследим. Если он сейчас здесь.
Однако Константина ничем не проймешь.
– Не наигрался в казаков-разбойников? Во-первых, если ты прав и он хотел лишь отомстить персональному врагу, то теперь наводить контакты нет никакого резона. Во-вторых, не сам же Ростиньяк переправлялся через пролив. Подобные дела делаются через кучу посредников даже в этом безалаберном веке. О занимаемом им при дворе положении я молчу. Продолжать?
– Не надо.
Я и сам понимаю, что правды здесь мы никогда не узнаем. Да и в случае моей правоты дядюшка давно должен угомониться. Цель-то достигнута. Командор в плену. И плен вполне может растянуться на годы. Пока Поншартрен не сумеет его обменять на какого-нибудь британского офицера или пока Сергей не сбежит с острова.
Одновременно с Костей понимаем, что позабыли то, ради чего вновь собрались вместе. Вернее, ради кого. Разговоры давно перешли или в область откровенных фантазий, или превратились в воспоминания. И лишь о Сергее никто не говорил. Не потому, что позабыли или не волновались о его судьбе. Просто как-то решили, что министр обязательно сдержит слово и скоро мы вновь обретем своего предводителя.