— В чем — как?
— Судя по всему, не бедствуете? — с трудом выговаривая слова, произнес Потапчук.
— Ой, что вы, Федор Филиппович, хотелось бы жить еще лучше, но хвала Всевышнему, что и так живы-здоровы, дети устроены, внуки растут, хорошо учатся, играют, поют. А я живу себе понемножку. Хотите анекдот, старинный-старинный? Наверное, даже если сложить наши годы вместе, этот анекдот будет постарше.
Потапчук утвердительно кивнул, он любил слушать анекдоты Якова Наумовича, они всегда были с глубоким смыслом, а рассказывал их стоматолог не просто хорошо, а великолепно,
— Так вот, слушайте, — хлопнув по колену своего пациента Яков Наумович воздел руки к небесам, глядя в глаза генералу, начал говорить: — Два еврея — Лева и Мойша — собрались, встретились. Начали разговоры разговаривать. Лева и говорит:
— Слушай, Мойша, если бы ты был царем, ты хорошо бы жил?
— О, да, конечно, — отвечает Лева.
— А я, если бы был царем, — говорит Мойша, — жил бы еще лучше.
— Лучше, чем кто?
— Лучше, чем ты.
— А это почему?
— Какой ты глупый, — восклицает Лева, — я бы жил лучше тебя потому…
— Почему?
— …потому что я бы еще немножко шил!
Потапчук рассмеялся.
— Ну вот так и я. Немножко шью, поэтому и живу неплохо. Ну-ка, открывайте, Федор Филиппович, рот, займемся вашим зубом.
Полчаса, а может и больше, Федор Филиппович сидел с закрытыми глазами. Он слышал лишь вздохи, восклицания стоматолога, звяканье инструментов. Он абсолютно не чувствовал боли. Работал Яков Наумович нежно, как будто сидел в кресле не видавший виды мужчина, прошедший огонь и воду и медные трубы, а ребенок лет четырех-пяти.
Пожилой еврей разговаривал с больным зубом, ругался, сердился на него, иногда хвалил зуб и самого себя, вспоминал своих родственников и супругу Фаину, вспоминал молодость, жалуясь на то, что и глаза, и руки у него уже не те, что скоро он станет никому не нужным.
Генералу хотелось перечить, сказать, что ты, Яков Наумович, пока жив, будешь иметь кусок хлеба с маслом, а сверху толстый слой черной или красной икры. Однако, измученный длительной зубной болью, он сейчас находился в каком-то странном блаженном состоянии. У него ничего не болело, при этом он почти спал, точнее сказать, дремал, прислушиваясь к словам Якова Наумовича.
— Ну как, не болит?
— Нет, не болит.
— Хотел обрадовать вас, Федор Филиппович. Хотел сказать, что вы теперь опять года четыре у меня не появитесь, но так не скажу, а скажу совсем по-другому: придете вы ко мне через пару дней, но приходите не сюда, а ко мне домой. В клинике у меня каждая минута на месяц вперед расписана. Вы меня слышите?
— Да, слышу.
— Вот придете, и Яков Наумович за двадцать минут закончит свою работу, и вы сможете этим зубом даже орехи щелкать. Это шутка насчет орехов, конечно, хотя зуб я вам спас. Так что с вас… — Яков Наумович глянул в идеально белый потолок и крякнул.
— Просите все, что хотите, — ощупывая зуб, произнес генерал Потапчук, стараясь попасть в тон Якову Наумовичу.
— Что с вас возьмешь? Ничего у вас нет, кроме пыльных папок, пистолета да еще погон с большими звездами. Ничего с вас, Федор Филиппович, Яков Наумович Кучер брать не станет, а вот выпьет коньяка армянского или грузинского, какого пожелаете, с преогромным удовольствием. Фаина будет рада. Я когда ей сказал, что вы ко мне придете, она улыбнулась и говорит: «Тащи Федора Филипповича к нам на обед». Я ей объясняю, что никак не получится, если зуб удалю, то генералу будет не до еды, а если залечу, то два часа к столу ему не садиться. А она, глупая, говорит: «Пусть просто так зайдет, я с ним хочу поговорить. Давно ведь не виделись».
— Обязательно зайду.
— Ну, значит, договорились. Через пару дней я жду вас у себя. Дом рядышком, вы с машиной. Все хотел спросить, почему-то все генералы КГБ…
— ФСБ, — поправил стоматолога Потапчук.
— Ну ладно, пусть ФСБ… на черных «Волгах» ездят. Это что, у вас там в КГБ мода такая?
— Как вы сказали?
— В ФСБ, — воскликнул Яков Наумович Кучер, воздевая руки в блестящих тонких перчатках к потолку. — Твердого пока ничего не грызите, может быть, чуть-чуть и побеспокоит вас, хотя я не думаю. Я бы мог вам сделать этот зуб прямо сейчас, но я хочу, чтобы он остался живым, с одним нервом, но пусть поживет.
— Пусть поживет, — согласился генерал Потапчук.
Яков Наумович Кучер хотел помочь генералу встать с кресла, но Потапчук замахал руками:
— Бросьте, Яков Наумович, я же не дама, сам могу подняться.
Они обнялись на прощание, и Яков Наумович проводил тенерала до самой двери.
На службу Потапчук возвращался в приподнятом настроении.
— Что, хороший врач? — спросил водитель, когда генерал, улыбаясь, располагался на заднем сиденье.
— Наверное, самый лучший.
— Молодой, старый, мужчина, женщина?
— Отгадай.
— Думаю, мужчина.
— Правильно думаешь.
— Думаю, немолодой.
— Правильно думаешь.
— Я даже его фамилию знаю — Кучер.
— Ты, наверное, подходил к стойке и расспросил симпатичную девушку?
— Так точно, — ответил водитель и улыбнулся во весь рот, показав два ряда крепких белых зубов.
Генерал Потапчук в ответ рассмеялся.
— Вы, Федор Филиппович, даже помолодели лет на десять.
— Да уж, помолодеешь, куда денешься. Когда зуб перестает болеть, сразу на мир другими глазами смотреть начинаешь.
— В контору едем?
— В контору, в контору.
В Москву из Минска после очередного уточнения позиций с Бартловым и его хозяевами военный атташе Ирака генерал Мансур возвращался на машине. Замминистра старался изо всех сил, деньги отрабатывал. Дело сдвинулось с мертвой точки. Комплекс согласились отдать за половину стоимости. Следовало спешить. Конечно, перемещаться на автомобиле не так быстро, нежели на самолете или поездом, но зато надежнее. Пассажир самолета оставляет свою фамилию и номер паспорта в списках улетающих, на поезде кто-нибудь непременно запомнит твое лицо — то ли соседи по вагону, то ли проводница. Автомобиль же позволяет перемещаться незамеченным. Даже если шофер нарушит правила и его номер запишет гаишник, кто докажет, что военный атташе сидел в это время в салоне?
Когда водитель Мансура уже хотел сворачивать у Смоленска на обходную дорогу, его хозяин скомандовал: