Возвращался из кабинета генерал-лейтенанта Огурцова Потапчук всегда раздраженным. Садился за стол, пил кофе или чай и читал бумаги. Проводил совещания со своими подчиненными, указывая на то, что надо заняться тем или иным направлением, активнее разрабатывать ту или иную версию.
Потапчук уже чувствовал спинным мозгом, что без Слепого ему это дело не разрулить и скорее всего завязано оно на политику, на торговлю оружием, на большие деньги. Но доказательства на сегодняшний момент у Потапчука отсутствовали, а привлекать к этому делу Глеба Сиверова у Потапчука не было желания, слишком много народу крутилось возле него: и прокуратура, и уголовный розыск, и ФСБ, и, вполне возможно, ГРУ тоже занимается этим делом, но пока лишь в плане аналитики. Еще, может быть, подключились люди из внешней разведки, так что бросать в кипящий котел своего лучшего человека, агента, который его почти никогда не подводил, генералу не хотелось.
Он прекрасно понимал, какие могут быть последствия и что Слепого в передряге и борьбе интересов разных спецслужб и разных силовых ведомств можно просто-напросто засветить, и тогда у генерала его невидимого ангела-хранителя не станет. А другого такого, как Глеб Сиверов, это Потапчук понимал, днем с огнем не сыщешь.
* * *
Шесть утра. Неяркое солнце, прохладный после дождя воздух, полупрозрачные облака, затягивающие небо. Москва медленно просыпалась. Еще не было толп, спешащих на работу людей, еще не начали нервно сигналить водители, пытаясь перестроиться из одного ряда в другой, еще не скопились пробки на перекрестках. Сотрудники ГИБДД еще были спокойны. Голуби расхаживали по тротуару. В общем, начинался обычный московский день…
Глеб бежал. До дома оставалось три квартала. Сиверов знал, что ровно через восемь с половиной минут при таком темпе, какой он держит сейчас, окажется во дворе, остановится, перейдет на шаг. Тело еще будет горячим, но дыхание станет абсолютно ровным и ритмичным. Сердце стучало спокойно, может быть чуть быстрее, чем обычно.
Глеб бежал, глядя вперед на вымытые дождем машины, на темную зелень листвы, с которой ночной дождь смыл серый пыльный налет, на темный влажный асфальт, на птиц и людей. Он бежал так, как бегал всегда. И ему почему-то подумалось, что так будет вечно, каждый его день будет начинаться с длинной пробежки, затем — душ, завтрак, и он не будет знать куда себя деть.
По возвращении из Витебска Сиверов заскучал. То ли работа оказалась не такой сложной, как он предполагал, то ли он сильно устал… Многое в жизни перестало приносить удовлетворение.
Маленький коричневый пейджер, неизменный, как часы на руке, вдруг зажужжал и завибрировал. Но Глеб продолжал бежать.
«Скорее всего это Ирина прислала какое-нибудь смешное сообщение.»
Она в последние годы научилась просыпаться и тотчас вставать, подражая Глебу. Она уже не валялась в постели, как прежде, а сразу же, открыв глаза, сладко потягивалась и поднималась. Однако Ирины в Москве сейчас не было. Она жила на даче, в доме, который она обустроила по собственному разумению для себя и Глеба.
Вбежав во двор, Глеб перешел на размеренный шаг и остановился. Сообщение было от генерала Потапчука, абсолютно нормальное, не закодированное: «В девять вечера буду у тебя. Федор Филиппович».
Проставлено было и время. Потапчук любил на документах и в сообщениях помечать дату и точное время.
Глеб хмыкнул: «Ну вот хоть какое-то дело, есть повод не поехать сегодня вечером за город, где назойливо гудят комары и где мне абсолютно нечего делать».
Отношения с Ириной Быстрицкой у Глеба складывались неизменно хорошими, ровными и спокойными. Сиверов старался быть предельно внимательным и предупредительным к своей подруге. Ирина отвечала тем же. Несмотря на то что ушла страсть — всепоглощающая, захватывающая, от которой невозможно скрыться, которая мешает думать, сосредоточиться, Глеб и Ирина жили вместе, их отношения устраивали обоих.
«Это время, это годы, это привычка», — говорил себе Глеб, когда, уходя куда-нибудь, целовал Ирину в затылок, вдыхая аромат ее волос, приятный, но уже не такой возбуждающий.
«Встречусь с Потапчуком, а потом поеду к ней», — в том, что она будет рада его видеть, Сиверов не сомневался.
Хотя в душе Глеб чувствовал, что никуда он не поедет, что ему скорее всего будет не до поездок за город. Встреча с генералом ФСБ Федором Филипповичем наверняка заставит его ощутить полноту жизни, опять внесет в повседневность терпкий привкус риска, солоноватый и резкий. Тогда он станет смотреть на жизнь абсолютно иначе, не будет воспринимать людей как обычных прохожих, глаз станет цепко фиксировать цвет и регистрационные номера автомобилей.
Глебу этого хотелось. Он чувствовал в себе нерастраченную силу, которую надо бросить, сжечь в работе. Лишь после этого можно ехать к Быстрицкой, можно вернуться, как Одиссей возвращался к своей Пенелопе, к Ирине Быстрицкой. И она будет рада, счастлива, и таким же счастливым станет уставший, вымотавшийся Глеб Сиверов.
На лестнице вновь зажужжал пейджер, и Глеб, даже не задумываясь о том, от кого сообщение, посмотрел на окошечко пейджера.
«Сегодня вечером маленькое торжество. Надеюсь, ты не забыл о нем без моих напоминаний. Целую и обнимаю. Ирина.»
— Торжество… — прошептал Глеб, входя в квартиру. — Какое же сегодня торжество?
Он быстро, как перелистывают книгу, пытаясь найти нужную главу, мысленно пролистал воспоминания.
«Боже, что это со мной? — поймал себя на мысли Глеб. — Я не могу сосредоточиться, я не могу вспомнить, какое торжество, какой юбилей, по какому поводу.»
И тут же вспомнил Хармса — писателя, которого Ирина Быстрицкая любила перечитывать и цитировать.
— Как же, как же… поэт закончил поэму, по этому поводу в городе праздник, — Глеб усмехнулся, сбрасывая с себя одежду и направляясь в ванную комнату.
Уже стоя под упругими струями ледяной воды, он с иронией подумал:
«В городе праздник, а флагов я не заметил. А может, они были? — тут же спросил он сам себя, этот вопрос выглядел уже профессионально. — Нет, нет, флагов не было», — ответил Глеб, подставляя лицо под струи воды, плотно смыкая веки. Он ловил губами холодные капли, жадно дышал, ощущая, как в каждой мышце, в каждой клеточке его организма закипает жизнь.
После холодного душа он насухо растерся. В холодильнике стоял его завтрак, оставалось только поставить его в печь СВЧ, разогреть и вспомнить добрым словом Ирину, а после с аппетитом съесть. Что он и сделал.
Генерал Потапчук с тяжелым, пухлым портфелем, со сложенным зонтиком в левой руке, наклонив голову вперед, шел по сумрачным коридорам управления ФСБ. Перед окончанием рабочего дня он имел тяжелый разговор с генерал-лейтенантом. Тот как заведенный требовал скорейшего результата, ругал обнаглевших журналистов, которые домогаются от него невозможного. Теперь он в свою очередь вынужден требовать невозможного от своих подчиненных, в том числе от генерала Потапчука.