Только губы беззвучно шептали идущее из самой глубины души: «Спаси и сохрани меня, Господи! Спаси и сохрани…»
А от чего – не знал и не догадывался.
– Иван! – громкий голос атамана вывел Степана Петровича из ступора.
– Здеся! – Здоровый бандит собакой подскочил на зов хозяина.
– Проводишь Шнайдера, куда скажет. Головой отвечаешь, если что случится, – повелительно произнес Янис.
– А может…
– Никаких может. Это наш друг, – твердо сказал главарь. И громче добавил: – Остальным собираться! Есть план.
Уточнять, что за план, Янис не стал. Его и не спрашивали. Видно, не принято было.
Через минуту улица опустела. Пыхтя, уехал автомобиль, ускакал Янис со своими всадниками, следом гурьбой двинулись пешие бандиты.
Степан Петрович немного полежал в прежней позе.
Страх медленно уходил из него, и его место занимала досада. Не на кого-то, на себя. Был так близко, а выстрелить не сумел.
Но все же…
– Спасибо тебе, Господи, – прошептал Степан Петрович.
Пусть оплошал, но раз живой, обязан бороться.
Он подобрал сползшую на землю винтовку, открыл затвор и обнаружил, что патронов в магазине не было.
Да, оплошал. Ничего! Бывший солдат пошарил в карманах и с некоторой радостью обнаружил там две пачки патронов. Целых две!
Он привычно вогнал одну в трехлинейку, вторую же положил так, чтобы не выпала и в то же время была под рукой.
– Мы посмотрим. Мы еще посмотрим, – прошептал он и тронулся сквозь тьму.
Там, куда шел Степан Петрович, который час шел бой.
Он начался еще вечером задолго до нападения банды, когда накапливающиеся в окрестностях солдаты, подбодрив себя самогоном и злостью, двинулись к школе.
Мелькавшие то тут, то там штатские люди, кто в костюме, кто в кожанке, кто в простой рабочей блузе, почти непрерывно говорили о гидре контрреволюции, о ее оплоте – юнкерах, о том, как хорошо стало жить теперь и как плохо было раньше. Солдаты слушали, согласно матерясь в ответ, пока гнев не вырос настолько, что потребовал немедленных действий.
– Пущай оружие сдадут! Надо вырвать зубы у волчат, дабы кусаться не смогли! – выкрикнул кто-то, и толпа восприняла этот крик как законную цель своих действий.
– А там мы им покажем, – гораздо тише проговорил другой.
Возражений на это также не нашлось.
Решетка некстати преградила путь. Наиболее горячие попытались с ходу перемахнуть через смехотворную преграду.
– Стой! Стрелять будем! – Внутри двора клацнули затворы винтовок.
– Я вам так стрельну! – злобно выкрикнул солдат с бородой, растущей почти от глаз. – Костей не соберете!
И столько жестокости было в его крике, что молоденькие юнкера заколебались, дрогнули. Стволы винтовок невольно опустились, словно знамена перед победителем.
– Рота! Слушай мою команду! – раскатисто и протяжно покрыл все звуки голос Мандрыки. – К стрельбе стоя! Залпом!..
Услышав знакомый голос, юнкера невольно подтянулись и слаженно выполнили команды.
На этот раз замерли солдаты. Мальчишки – мальчишками, однако с Мандрыкой шутки плохи. Это знал весь Смоленск.
– Сдайте оружие! Тогда вам ничего не будет! – выкрикнул самый смелый из толпы.
Правда, при этом он спрятался за чужими спинами, да и голос его прозвучал не слишком уверенно.
Отвечать полковник не стал. Он, прихрамывая, прошелся вдоль цепочки юнкеров, деловито проверил выставленные прицелы и лишь тогда повернулся лицом к пришедшим.
– Убирайтесь вон! – спокойно и громогласно произнес Мандрыка.
Кое-кто из толпы принялся пятиться, другие мешкали, продолжали стоять, и только вперед не стремился больше никто.
Старый, искалеченный еще на японской офицер в глазах солдат превратился в грозного могучего богатыря.
– Долго я буду ждать? Считаю до десяти…
Начать Мандрыка не успел. Люди уже двинулись прочь, вначале потихоньку, стыдясь товарищей, однако исход был практически предрешен.
И в это время с другой стороны здания школы грянуло несколько разрозненных выстрелов, а еще через мгновение их покрыл слаженный залп.
Мандрыка невольно повернулся на звуки, и толпа, как по команде, вновь ринулась к вожделенной решетке.
Кто-то из самых ловких почти перелез единственное препятствие, отделяющее его от юнкеров.
– Пли! – коротко и безжалостно взмахнул рукой полковник.
Пули прошили насквозь людские тела, прошли через следующие и застряли где-то в третьих рядах.
Одних уцелевших это отрезвило, других, наоборот, раззадорили вид крови и крики умирающих товарищей.
После второго залпа этот задор пропал.
Толпа устлала убитыми и ранеными землю рядом с оградой, а сама отхлынула назад.
– Я предупреждал! – выкрикнул вдогонку Мандрыка, но многие ли слышали его?
Дальнейшее предугадать было нетрудно. С другой стороны здания стрельба переросла в перестрелку, это же могло случиться и здесь, поэтому полковник приказал юнкерам залечь.
Рисковать жизнью подчиненных Мандрыка считал себя не вправе. Сам он остался стоять, и никаких следов волнения не было видно на его крупном бесстрастном лице…
– …Как вы понимаете, господа, разместить вашу бригаду тоже проблема… – Поздний обед несколько успокоил Всесвятского, и теперь он уже не хотел во всем идти навстречу Сухтелену.
Высокие договаривающиеся стороны успели немало поколесить по городу. По предложению Всесвятского осмотрели остатки взорванных складов, побывали на собрании сочувствующих партии кадетов, выезжали на окраины, прикидывая наиболее угрожаемые места.
Первый гражданин добросовестно играл роль гида, а в довершение сопроводил гостей в ресторан.
В отдельном кабинете их было шестеро. Трое офицеров, Всесвятский, гражданин по финансам Мендельман и Свечин – по иностранным делам. Последнее словно намекало, что бригада не является для города родной и может вполне рассматриваться как иноземная сила.
Зато среди собравшихся не было Трофима. Всесвятский явно не хотел нагнетать обстановку, вызывать скандал, да и не верил, что профессиональные военные согласятся пойти под начало штатского человека, а в придачу еще революционера.
Правильно решил. Сухтелен еще в начале совместной поездки заявил втихаря первому гражданину республики: бригада может подчиниться главе правительства, но персонально Муруленко – никогда и ни за что.
Подполковник ждал в ответ высокопарных слов, конкретных аргументов, расплывчатых обвинений – всего что угодно.