Если бы кто-нибудь сказал сэру Джейкобу, что вчера его эскадру лишь слегка зацепило краем урагана, он поднял бы говорившего на смех как ничего не понимающего в штормах сухопутного невежду, а скорее всего, презрительно бы отвернулся, не желая выслушивать столь явную чушь.
Но самое удивительное заключалось в том, что это абсурдное, с точки зрения переживших жуткую ночь моряков, утверждение было стопроцентной правдой…
– Маркс был миллион раз неправ, господа. Да, я понимаю, что человечество веками мечтало о золотом веке, где всем – абсолютно всем! – будет хорошо и уютно. Но ведь на то и мечты. Было бы смешно, если бы какой-нибудь бездарный Иван, не умеющий и не желающий ничего делать, вдруг осознал свое истинное место под солнцем и остался полностью им доволен. И вот здесь-то, господа, мы подходим к самому интересному. – Лудицкий, холеный мужчина лет сорока с небольшим, лишь недавно начавший неудержимо полнеть, депутат Государственной думы, член многочисленных комиссий, сделал небольшую паузу, глотнул коньячка, затянулся сигаретой и лишь тогда продолжил: – Мы подошли к тому, что обычно называют загадкой славянской души, хотя, видит Бог, никакой загадки в ней нет. Эту загадку придумали иностранцы, не сумевшие в силу приземленной практичности понять глубинную суть русской натуры. Вы меня, конечно, понимаете.
– Где уж нам, – с откровенной иронией отозвался самый молодой из расположившихся в салоне круизного лайнера собеседников депутата, красивый чернявый парень в очень дорогом костюме. – Мне, например, происхождение не позволяет. Не иностранец, зато инородец. Так это, кажется, нынче называется? Еврей, проще говоря.
Лудицкий с легкой отеческой укоризной покачал головой и перевел взгляд с Флейшмана на его соседа, довольно тучного мужчину лет пятидесяти.
– А вы, Борис Степанович, что скажете?
– Я, признаться, о таких тонкостях не думаю, – попытался напустить на себя умный вид Грумов. – Вот если бы вы спросили о чем-нибудь, имеющем отношение к финансам…
– Борис Степанович, – вздохнул Лудицкий. – Всем известно, что вы – превосходнейший банкир, но нельзя же быть таким односторонним.
– Можно и нужно. – Последний из собеседников, чуть постарше Флейшмана, был единственным, кто вместо костюма нарядился в широкие цветастые шорты до колен и легкую майку, под которой виднелась массивная золотая цепь с огромным, тоже золотым крестом. Фигуре парня позавидовал бы иной атлет, а квадратное загорелое лицо лучилось непробиваемым самодовольством. – Кому и на кой хрен нужны все эти высокие материи? Что они, деньги помогут делать? Да ни в жисть! По мне – не умеет человек делать деньги, вот и ударяется в философию. Чтобы теорему какую изобрести или космический корабль построить, много ума не надо. Это любой дурак сможет. А вот тонну баксов заработать у них кишка тонка. В натуре.
– Тут ты, Паша, слегка перегнул, – улыбнулся Флейшман. – Хотел бы я посмотреть, какой корабль ты бы построил. Для таких дел еще какой ум нужен, да хорошее образование в придачу. А из всех открытий ты способен только бутылки открывать.
– Ну и что? – ничуть не обиделся Паша. – Понадобится мне космический корабль – куплю десяток ваших умников со всеми потрохами за краюху хлеба. Они мне что угодно сделают. Еще и, типа, хвостиками повиляют.
– Положим, для этого твоих денег не хватит, – заметил Флейшман, неторопливо закуривая. – Как и моих. Разве что обчистить банк уважаемого Бориса Степановича. Вот только стоит ли тратить такие деньги на всякие глупости?
Присутствующие слегка улыбнулись, точно услышали тонкую шутку, а Лудицкий, как истинный политик, тут же вставил:
– Вы тысячу раз правы, Юра. И тут мы опять сталкиваемся с так называемой загадочной славянской душой.
– Далась вам эта загадочная душа, Петр Ильич! – Флейшман едва скрыл зевок. В отличие от двух других собеседников депутата, он любил иногда на досуге пофилософствовать, однако на этот раз его не устраивала выбранная тема. Но все же из вежливости он счел нужным поинтересоваться: – Так в чем вы видите загадку?
Ответить Лудицкому не дали.
– Прошу прощения, Петр Ильич, – обратился к депутату появившийся в салоне Кабанов, хорошо сложенный, хотя и не блещущий красотой начальник охраны Лудицкого. – Вас вызывают к телефону. По-моему, спикер. С ним сейчас говорит Дмитрий.
– Извините, господа, – Лудицкий гордо обвел взглядом собравшихся за столом и поднялся, всем видом демонстрируя собственную значимость. – Даже в отпуске не дают покоя.
– Знаем мы его дела! – усмехнулся Флейшман, едва депутат вышел из салона. – Наверное, спикер хочет спросить, какая на Балтике погода и не докучает ли морская болезнь? Впрочем, оно и к лучшему. Мне эти политические речи давно осточертели.
– Да, умничает Петр Ильич много, – осторожно согласился Грумов. Как человек далеко не первой молодости, он по привычке предпочитал в компаниях не очень критиковать представителей власти, хотя легко мог купить половину Думы.
– А ты тоже хорош! – повернулся к Флейшману Пашка Форинов. – Сидишь, типа, с умным видом и замечания вставляешь!
– Так скучно же, Паша! Мужик ты неплохой, но кроме денег да баб говорить с тобой совершенно не о чем. Надо же кому-то разговор поддержать. Вдруг и Лудицкий понадобится?
– На хрен он нам сдался? – сказано было, разумеется, покрепче. – Тоже мне, фигура!
– Не скажите, молодой человек, – возразил на правах старшего и самого богатого Грумов. – Контакт с власть предержащими еще никогда и никому не мешал. Какая бы власть ни была, одним она обязательно вставит палки в колеса, на других будет равнодушно смотреть сквозь пальцы, а третьих возвеличит и создаст им все условия.
– Далось мне это величие! – Форинов налил рюмку коньяка и выплеснул ее себе в рот. – Лишь бы в мои дела не вмешивались, остальное я и сам зубами, в натуре, вырву.
– Да, зубки у тебя что надо! – чуть заметно усмехнулся Флейшман. – Такими в пору железо грызть!
Пашка воспринял сказанное как комплимент, потому что немедленно расплылся в самодовольной улыбке и продемонстрировал в самом деле великолепные зубы. Впрочем, его внимание тут же переключилось на вошедшую в салон стройную молодую брюнетку в брючном костюме. В глазах Пашки замелькали плотоядные огоньки, как у кота, узревшего перед собой мышь.
– О! Никак сама Мэри! А фигурка у нее и в самом деле что надо! Такую и трахнуть не грех! Поставить ее рачком, а еще лучше – посадить сверху, чтобы сиськи мотались… А что это за мужик рядом с ней? – Форинов кивнул на неулыбчивого лысеющего мужчину, в самой вольготной позе расположившегося за столиком рядом со знаменитой эстрадной звездой.
– Шендерович. – Флейшман, похоже, знал чуть ли не всех более или менее значительных лиц и сейчас издали раскланялся с Мэри и ее спутником. – Продюсер ее и Миши Борина. Говорят, на их раскрутку он истратил целое состояние, зато теперь нажил целых два.