Или она ошибается, и барон не испытывает к ней никаких чувств? Так, болтал из вежливости ничего не значащие фразы, как привык болтать любой девушке, попадающейся ему на дороге. Гусар!
Самое странное: на балу Ольга сразу обратила внимание на Радена, однако не потому, что он ей понравился. Наоборот. Косящий глаз барона и шрам над ним делали его лицо неприятным. Понятно, человек пострадал на войне, практически потерял один глаз. Только одно дело – шрам на теле или пусть даже, если небольшой, на лице, и совсем другое – явное уродство. Что ни говори о душе, первое впечатление о человеке складывается по его внешности.
Она тогда еще подумала: до чего же неприятный офицер! Зато в темноте комнаты у лишенного стекол окна Раден предстал перед ней другим. Была ли виновата сама обстановка боя, или то, что невозможно было разглядеть лицо, но барон показался неожиданно близким, и стало неважным, как он выглядит: страшен или красив.
Мужчина перестает быть чудовищем, когда девичий взгляд сумеет разглядеть под его внешностью внутреннюю сущность…
…Вопреки первоначальным намерениям, вечером Ольга отправилась домой. Сказались и увещевания Петровича, что люди должны отдыхать хотя бы для того, чтобы потом лучше работать, и действительная усталость от последних почти бессонных ночей, и желание смыть с себя пот и грязь. Да и не безлюдным оставался небольшой госпиталь. Остальные подруги уже установили очередь дежурств, и те, кому выпала очередь, были полны сил и желания сидеть с ранеными всю ночь. Им-то досталось меньше, чем Ольге.
Что же до грязи, то лишь те, кто не сталкивался с реалиями, считают, будто самое страшное на войне – бой. Да, там могут убить или искалечить, но в самом бою многое кажется человеку иным, и многое он просто не замечает. А вы попробуйте неделями сидеть в грязных окопах под дождем без возможности просушиться или совершите марш по непролазной грязи, а потом посреди болота остановитесь на ночлег, чтобы утром вновь тащиться с тяжелой амуницией и неподъемными от налипшей глины сапогами, и тогда неясно, что покажется тяжелей.
И пусть Ольга не сидела в окопах и не шла пешком по бездорожью, однако сама себе казалась липуче-грязной, не мывшейся с рождения, до омерзения противной.
Разве можно такой встречаться с кем-либо, независимо, дорог тебе человек или нет? Какими глазами посмотрят на нее люди, если она неприятна сама себе?
Такая беда – не беда.
Дома Ольга помылась, переоделась в чистое, и невольное желание избежать общества перешло в подсознательное желание встречи.
Девушка не признавалась сама себе, кого именно хотелось избежать и кого именно – встретить. Она просто ждала, не отдавая себе отчета, волнуясь: придет, не придет?
Что там вообще, в Рудне? Если банда оттуда ушла, то там должно быть безопасно. Ведь должно?
Нет, подсказывало сердце. Почему оно утверждало так, с какой стати? Неясно. Ольга просто верила ему, ведь сердце ошибается гораздо реже разума. Разум знает, оно – чувствует.
Опасность была в Рудне, опасность скрытая, от этого более грозная. Возможно, наподобие той, которая подкараулила Мандрыку прямо в стенах школы, когда до победы оставались считанные часы.
Ольга машинально, не чувствуя вкуса, поужинала, мысли же витали далеко, возле станции, которую и проезжала-то пару раз, да и то не запомнила. Мало ли где останавливается поезд? Вот если бы заранее знать…
Потом ужин завершился, и появилась возможность уйти в свою комнату. Хоть пропала необходимость отвечать на вопросы, отвечать невпопад, так что добрая тетушка начинала смотреть на нее с каким-то странным выражением, словно поняла в своей племяннице нечто важное, до поры, до времени укрытое от всех.
Вспоминалось, что офицеры говорили о полученном задании. Посмотреть, что творится в покинутом бандой городке, – и сразу назад. Сил не так много, нельзя разбрасываться ими просто так, тем более главный удар теперь ожидался с юга.
А раз так, то отряд Сухтелена уже должен вернуться. Сколько ехать-то до той Рудни? Полчаса? Час? Помнится, она где-то совсем рядом от Смоленска.
Между тем за выходящим в сад окном потихоньку становилось темнее. Еще не ночной зловещей тьмой и даже не вечерним намеком на нее, так, легкими сумерками, скорее – уходом ослепительного солнечного дня.
Раньше в эту пору хорошо мечталось о чем-то смутном, однако несомненно прекрасном, сейчас же все мысли роились вокруг одного: «Как там?» Но разве может что-нибудь случиться с опытным воином? Он же все умеет, все прошел и просто не может погибнуть глупо в мелкой стычке с осколками банды. Не может, когда его ждут!
Надо было оставаться в госпитале. Все равно отряд вернется в казармы. Хотя… напрашивался же барон в гости! И даже был позван… от лица тетушки. Не может же он отказать уважаемой даме! Офицеры так не поступают!
За окном несколько раз щелкнули выстрелы. Где-то далеко, поодиночке, и вообще, подобные забавы в последнее время стали настолько привычны, что воспринимались как неизбежный фон. Вот если они зачастят, тогда дело другое. А так… Мало ли кто в кого стреляет! Да может, и просто – в воздух. Невидаль…
Не считая этого, в городе было тихо. Словно вернулись старые времена, и больше не надо с опаской посматривать на соседа или вздрагивать при каждом звуке шагов.
Ну, где же он? Вернулся отряд или нет? Должен был вернуться. Ведь нет больше никакого Яниса, и не надо больше прижимать к плечу тяжеленную винтовку, стараться поймать в прицел фигуру, в свою очередь пытающуюся убить тебя…
Может быть, закурить? Ольга несколько раз тайком пробовала длинные дамские папиросы. Хотелось вообразить себя светской львицей, этакой роковой особой, у ног которой застыла толпа сошедших с ума от любви мужчин, но все это было давно, до революционного угара, когда на первый план выступили другие мечты, старые же исчезли без следа.
В ридикюле хранился узенький портсигар на десяток папирос, да только толку-то в них! Судорожно кашлять, не получая никакого удовольствия и наверняка успокоения!
Осторожный стук в дверь прервал размышления, и голос горничной Маши оповестил:
– Барыня! К вам пришли!
А она-то не слышала! Конечно, окно выходило не на улицу, но могла бы, могла…
Подскочить к двери, отворить ее рывком оказалось секундным делом.
– Господи! Как вы меня напугали! – Хорошенькое личико горничной и в самом деле отражало испуг. – Рази ж так можно!
Ольга протиснулась мимо нее и лишь тогда запоздало произнесла:
– Извини, Маша! – И сразу главный вопрос: – Кто?
В глазах горничной вспыхнули плутоватые искорки, а на губах зазмеилась понимающая улыбка.
– Офицер. Капитан. Ждет в гостиной. Красивый…
Капитан – значит, ротмистр. Красивый… Но Ольге один гусар действительно казался теперь красавцем, и она была уверена, что ее взгляды разделяют все.