– Как давно ты не готовила мне ни чаю, ни кофе. Надеюсь, ты не разучилась?
С глазами, внезапно наполнившимися слезами при этом замечании, которое сразу вернуло ей детство и ее место в лоне семьи, она направилась к маленькому столику, сняла и бросила в угол перчатки и стала готовить ароматный напиток. Уделив все внимание тому, что она делала, она не смотрела на крестного. Оба хранили молчание. Только подавая ему чашку, она осмелилась спросить:
– Вы… не очень строго осуждаете меня?
– Я не считаю себя вправе сделать это. Мне не нравились ни та свадьба, ни лорд Кранмер… и я уехал. Теперь я вижу, что мне следовало остаться и позаботиться о тебе, вместо того чтобы покинуть тебя. Но… Бог, видимо, не хотел этого, раз всего нескольких минут не хватило нам, чтобы встретиться на набережной в Плимуте и все изменить. У тебя не было выбора. Ты должна была следовать велению судьбы, и в том, что произошло, есть доля и моей вины… Нет, в самом деле, я не имею права на малейший упрек в в твой адрес, ибо это значило бы упрекнуть тебя за то, что ты уцелела!
– Тогда помогите мне, крестный, избавьте меня от Франсиса Кранмера!
– Избавить? Каким же образом я сделаю это?
– Лорд Кранмер никогда не прикасался ко мне. Мое супружество фиктивное, а супруг – недостойный. Добейтесь у Святого Отца, чтобы он расторг мой брак, чтобы этот человек не имел больше никаких прав на меня… Пусть я снова стану сама собой и забуду о существовании лорда Кранмера.
– А он сможет так легко забыть о тебе?
– Это не будет иметь никакого значения с момента, когда разорвутся узы, еще связывающие меня с ним. Освободите меня, крестный! Я хочу снова стать Марианной д'Ассельна!
Отзвук последних слов еще долго витал в комнате. Кардинал молча допил кофе, поставил чашку, затем погрузился в созерцание своих переплетенных пальцев. Обеспокоенная Марианна не прерывала его размышления, с большим трудом сдерживая терзавшее ее сердце нетерпение. Почему он колеблется дать ей ответ? Что взвешивает он в глубине этого молчания? Наконец она снова увидела его голубые глаза, закрытые все эти долгие мгновения веками, но в них было столько печали, что Марианна вздрогнула.
– Ты просишь меня помочь тебе вновь обрести свободу, Марианна, но не для того, чтобы стать собой. Впрочем, это теперь невозможно, потому что происшедшие в тебе перемены гораздо значительней, чем просто смена имени. Ты хочешь свободы, чтоб быть незапятнанной в глазах человека, которого ты любишь, и с чистым сердцем принадлежать ему. С этим я не могу согласиться, ибо ты сможешь открыто жить во грехе.
– Но ведь это ничего не изменит. Всем известно, что я возлюбленная Наполеона! – вскричала Марианна с некоторым вызовом.
– Нет. Возлюбленная Наполеона – некая Мария-Стэлла, но не дочь маркиза д'Ассельна… Не заблуждайся, дитя мое, в нашей семье место королевской фаворитки никогда не считалось почетным. Тем более что тут речь идет о фаворитке Узурпатора. Я никогда не позволю соединить имя твоего отца с именем Бонапарта!
Горечь разочарования стала сменяться в душе молодой женщины позывами гнева. Она знала, она всегда знала, каким непримиримым роялистом был Готье де Шазей, но она не могла себе представить, что верность королю распространится на взаимоотношения с нею, его крестницей, которую он с детства так любил.
– Я рассказала вам, как этот человек поступил и как он обращается со мною сейчас, крестный, – сказала она с грустью, – и вы хотите, уж не знаю во имя какой политической морали, заставить меня оставаться прикованной к подобному отверженному!
– Ни в коем случае. Просто я хочу, спасая от Кранмера, спасти тебя от тебя самой. Ты не создана для того, хочешь ты этого или нет, чтобы связать свою судьбу с судьбой Наполеона прежде всего потому, что ни Бог, ни мораль, простая человеческая мораль, а не то, что ты называешь политической моралью, не допустят этого. Узурпатор идет к своей гибели. Я не позволю тебе погибнуть вместе с ним. Пообещай мне навсегда отказаться от него, и я обязуюсь через две недели расторгнуть твой брак.
– Но это же чистейший шантаж! – вышла из себя Марианна, тем более уязвленная, что кардинал повторил ей, правда другими словами, то, что Талейран уже сказал раньше.
– Может быть, – спокойно признал прелат, – но если ты хочешь обесчестить свое подлинное имя, пусть это будет имя англичанина. Когда-нибудь ты поблагодаришь меня…
– Не думаю! Даже если бы я хотела дать вам такое обещание и даже если бы я согласилась собственноручно уничтожить дающую мне жизнь любовь, я не смогла бы сделать это! Вы еще не все знаете, ваше преосвященство! Итак, узнайте же всю правду: я ношу под сердцем ребенка, и этот ребенок – его, вы слышите, это ребенок Бонапарта.
– Несчастная!.. Безумная!.. Более безумная, чем несчастная! И ты смела говорить, что снова хочешь стать маленькой Марианной из Селтона? Но между тобой и твоими предками встало непоправимое!
На этот раз спокойствие Готье де Шазея разлетелось вдребезги от подобного открытия, а ничуть не обеспокоенная и даже не смущенная Марианна испытывала неудержимую радость наслаждения торжеством, словно этот ребенок, в еще неосязаемом состоянии укрытый тайной ее тела, уже мог отомстить за пренебрежение роялистов и ненависть эмигрантов к его отцу. Ледяным тоном она заметила:
– Может быть, но это главная причина, почему я хочу бесповоротно освободиться от Франсиса Кранмера. Рожденный от Императора ребенок не должен носить имя бандита! Если вы отказываетесь разорвать узы, которые еще связывают меня с ним, знайте, что я не отступлюсь ни перед чем, даже перед самым хладнокровным, хорошо подготовленным убийством, чтобы убрать Франсиса Кранмера из моей жизни.
Кардинал, должно быть, почувствовал непреклонность ее угрожающих слов, так как он побледнел, но в то же время в его невозмутимом взгляде загорелся необычный огонек. Марианна приготовилась к вспышке гнева, яростному протесту. Но вместо этого он глубоко вздохнул и… насмешливо улыбнулся.
– Самое удручающее во всех вас, Ассельна, – заметил Готье де Шазей, – это ваш невозможный характер. Если немедленно не удовлетворить ваши желания, любое желание, вы начинаете метать громы и молнии и грозитесь уничтожить всех и вся. Хуже всего, впрочем, то, что вы обычно не только делаете это, но и имеете на это право.
– Как? – воскликнула ошеломленная Марианна. – Вы советуете мне…
– Отправить Франсиса Кранмера к его благородным предкам? Просто как человек – я не возражаю… и даже одобряю. Но как священник – я должен осудить всякое насилие, даже вполне заслуженное. Нет, Марианна, я сказал, что ты права только в том смысле, что ребенок действительно не должен носить имя этого негодяя… и исключительно потому, что он будет твоим сыном.
Яркий свет вспыхнул в глазах Марианны, почувствовавшей, что победа близка.
– Итак, вы согласны потребовать расторжения брака?
– Не спеши. Ответь только на один вопрос. Когда ты узнала о ребенке?